Нестор неприметно сунул руку в карман. То же самое сделали и его спутники.
– Да, Иван Казимирович, это я, Нестор Махно. Заглянул по-соседски… За упокой, говорите? – В звонкой тишине прозвучал голос Нестора.
И, выхватив пистолет, он выстрелил в двух гетманских офицеров, наиболее молодых и быстрых, но еще не сумевших ничего понять. Затем в немецкого лейтенанта. Но тот – раненный – откатился по полу и стал рвать из кобуры свой «люгер».
Загремели выстрелы, зазвенело стекло бокалов, посыпался на стол хрусталь богатых люстр…
Один из помещиков закрыл собой жену, а второй, напротив, спрятался за супругу.
Сквозь дым от выстрелов была видна широкая сутулая спина пана Данилевского. Он обнял дочку и заслонил ее собой от огня.
Левадный и Семёнов-Турский тоже начали стрелять. Левадный понимал, что противник имеет численный перевес, и они могут проиграть. Лакеи куда-то подевались – возможно, вот-вот вернутся с оружием в руках.
Марко извлек гранаты: одну бросил на стол, другую – в дальний угол. Несколько офицеров увидели это, попадали на пол. Дважды рвануло. Зазвенели оконные стекла.
В заполненную дымом залу ворвались несколько махновцев и тоже начали довольно бестолковую пальбу.
Наконец все стихло. Дым медленно улетучивался сквозь разбитые окна. Лишь где-то во дворе все еще раздавались отдаленные выстрелы: то хлопцы добивали тех, кто пытался сопротивляться.
Никто из гостей Данилевского не уцелел. Марко Левадный сидел на полу, придерживая пораненную осколком ногу.
Махно подошел к мертвому пану Данилевскому. Рядом с отцом лежала красавица Винцуся.
Став на колени, Махно перевернул ее тело, прислушался: не дышит ли?
Тоненькая струйка крови стекла по шее девушки. Должно быть, в последнем приступе удушья она рванула на себе тонкий шелк, и ее грудь оказалась почти открыта. Нестор поправил разорванное платье, прикрыл грудь, провел рукой по глазам, опуская веки. Лицо его было мрачно.
– И скажи, другий раз – и в ту ж саму ногу, – пожаловался Нестору Левадный.
– Какого черта ты гранату бросил? – зло спросил Махно. – Кто тебе велел гранаты кидать?
– Надо було, – оправдывался, кривясь от боли, Левадный. – Мене, бачишь, и самого гранатой ранило…
– Лучше б убило! – прошипел Нестор.
В зал вбежал Грузнов:
– Уходить надо, Нестор Иванович. Один гад на коне успел уйти. Счас все Гуляйполе поднимет!
Махно, словно не слыша, последний раз взглянул на прекрасную панночку и пошел из зала. Но не к выходу, а к лестнице, ведущей наверх. Поднялся в знакомый коридор. Подошел к двери, вошел в комнату, где он прожил несколько счастливых месяцев с Настей.
Теперь здесь была девичья спальня Винценты. Картинки, фотографии на стенах, зеркала… Следы поспешных сборов для выхода к приглашенным: платья на кровати, раскрытая пудреница, помада у зеркала… На этажерке – книги. А чуть выше – музыкальная шкатулка. Та самая, подаренная им Насте в невесть каком году.
Нестор взял шкатулку в руки, крутнул ручку. Но ящичек не отозвался, только захрипел в ответ. Он подержал его некоторое время, осторожно поставил обратно и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. И тут случилось необъяснимое: из комнаты до него донеслась до боли знакомая мелодия.
Нестор приоткрыл дверь и увидел, что шкатулка отчего-то, может, от сквозняка, упала с этажерки, катилась по полу и издавала щемяще печальную мелодию…
Нестор молча прошел к тачанке, уселся на заднем сиденье, где его ожидал Левадный. Юрко Черниговский резко сорвал с места лошадей. Они проскочили в ворота мимо убитых вартовых. Кавалькада помчалась по пыльной дороге прочь от усадьбы. Вырвалась в степь…
Марко с перевязанной ногой поддерживал Нестора. Его начинала бить дрожь, судороги сотрясали тело. Марко навалился на него всей своей многопудовой тяжестью:
– Заспокойся, Нестор!.. Заспокойся! Гоны, Юрко! Скорише!
Юрко на мгновение оглянулся.
– Не дывысь сюды, Юрко! Не надо! Хиба не знаешь, шо з Нестором Ивановычем од переживаниев робыться? Чого дывыться? Гоны!
Во весь опор самой первой мчалась по степи тачанка с Нестором. Замыкала кавалькаду громыхающая телега с пулеметчиками.
Остановились на хуторе у колодца. Было уже почти темно. Расслабленный Нестор полулежал на сиденье, плохо соображая, где он и что с ним. Семёнов-Турский напоил его из жестяной кружки холодной водой. Брызнул в лицо.
– Скачите дальше! – сказал Махно слабым голосом. – За ночь надо до Волчьей речки добежать. Плавни там не хуже днепровских. Нас будут на Днепре искать. А мы на Волчьей отсидимся.
Глава восемнадцатая
На рассвете они были в плавнях. Горел костерок. Нестор присел поближе к огню, закутался в шинель. Пил из кружки горячий чай. Жизнь постепенно возвращалась к нему. Все сочувственно молчали. Вид у вожака был неважный: как после тяжелой болезни. На него старались не смотреть. И это больше всего задело Нестора. Он обвел глазами соратников.
– Ну что вы очи отводите? – понимая, что не все удовлетворены результатами последней операции, взорвался он. Какая-то неведомая тяжесть наваливалась на него, сжимала сердце. – Да, и невиновные, случается, под пули попадают! Жалко панночку. А что поделаешь? Революция, как сказал Кропоткин, не терпит сентиментальности… И я… я тоже, как видите, не железный!..
– Ниякых претензий, – сказал Левадный. Одна нога у него была без сапога, штанина обрезана чуть ниже колена, и голень обвязана полосами белого белья, прихваченного из имения. – Ты – с намы, мы – с тобой. И, слава Богу, показалы им, де крапыва росте.
– Оно и так, и не так, – как-то неопределенно согласился Грузнов. – Из пулемета убивать и то тяжко. Ночами не спишь. Как, Кожин?
Фома пожал плечами:
– Сначала было. В четырнадцатом, в Пруссии. Ночами не спал…
Семёнов-Турский неожиданно решительно поднялся:
– Пойду я, хлопцы, от вас. Не моя это война. Когда в противника – мне это понятно. А тут – гранатами… всех подряд…
– Шо, кишка тонка? – зло заулыбался Левадный. – Чи офицерское нутро заныло? В Гуляйполе жил, пил-жрал, на мягких перинах нежився – такой анархизм тебе нравился! А когда анархизм з револьвером та бомбою, когда обороняем нашу селянску революцию, это уже не нравится? «Не моя война»?.. Не, господин бывший прапорщик, од нас просто так не уходять!..
– В спину, что ли, выстрелишь? – спросил Семёнов-Турский и демонстративно повернулся спиной. Тускло поблескивал сползший с плеча погончик бунчужного.
– Жаль, Константин, – с тихой грустью сказал Махно. – А я хотел тебя начальником штаба сделать. Ни одного настоящего вояки, офицера, у нас нема. А ты – боевой.
Бывший прапорщик постоял, словно размышляя. Потом, так ничего и не ответив Нестору, медленно пошел от костра.
