Из лесочка во весь опор вылетел «эскадрон» – дюжины полторы хлопцев. Пыль стлалась за всадниками. «Ур-ра!» – прогремело над селом. И этот крик подхватили. Из бурьяна, из ботвы вырастали фигуры атакующих. Выстрелы слились со взрывами гранат. Вместе со своими бойцами бежал в атаку бесстрашный Щусь.
Кожин, выцеливая, посылал то влево, то вправо короткие очереди…
Воинство, хозяйничавшее в селе, пришло в волнение, а затем запаниковало. Кто запрыгнул на коня, кто на ходу вцепился в заднее сиденье брички, кто с трудом забрался в высокую европейскую фуру с тяжелыми бортами. Ездовые яростно хлестали лошадей. Не успевшие за что-то уцепиться, бешено работая ногами, устремились на противоположный конец села.
Селяне, приготовившиеся ставить бревно в яму, развернули его и бросили перед набирающей скорость фурой. Та взлетела вверх, порвались постромки. Попадали на землю и покатились вартовые. В руках у мужиков оказались лопаты. Взмахи – как на молотьбе: у хозяйственного мужичка лопата всегда хорошо заточена.
И как только стихли выстрелы, тотчас на площади начали собираться бабы, старики, дети…
Щусь взобрался на борт опрокинутой фуры, стащил с головы бескозырку. Он очень картинно выглядел – загляденье, с этим сочетанием гусарского доломана и бескозырки.
– Граждане земляки! Товарищи! – прокричал он, размахивая бескозыркой. – Мы, повстанческа армия, пришли, шоб дать вам защиту од германских грабителив и прочей сволоты! Записывайтесь в нашу армию!..
Махно шел по огородам рядом с пулеметчиками, тянувшими за дугу тяжелый «Максим».
– Ну, ты й грозный, Кожин, – сказал Махно, припомнив, как пулеметчик вызверился на него в начале боя.
– Прощению просю, Нестор Иванович, – ответил пулеметчик. – Но сильно я серчаю, когда мне под руку бубнят.
– Та я и сам такой, – успокоил его Нестор. – Главное, свое дело знаешь… А скажи мне все-таки, Фома, что ты всё повторяешь «руби дрова»?
– Та… глупости, – смутился Кожин. – То ще когда я малой был, букву «р» не выговарював. А учителка у нас злюща была и придумала, шоб я по сто раз на дню повторял: «Руби дрова, руби дрова». С тех пор я и повторяю, шоб успокоиться.
– Х-ха, – восхитился Махно. – Надо будет и мне, як рассержусь, шо-то такое повторять… «Руби дрова»! Надо же! А я думал, то у тебя клятва якась!
В селе уже началось веселье. Повстанцам выносили еду, вино, самогонку.
Щусь выпил из глиняного кухлика, вытер губы.
– Нестор, уже человек сто записалось, – сказал он, увидев подошедшего Махно. – Даже четыре бабы!..
– Пускай оружие сховают та дома сидят, – ответил Махно. – Понадобяться – позовем. Зачем нам сейчас так много народу? Нам маневренность нужна, увертливисть…
– Сам же сказал: у нас армия будет. Уже пора поднимать людске море!
– Все будет. Только пускай пока наша армия по хатам сидит. Когда надо – позвали. Выскочилы, укусили – и снова додому! Нигде никого… Кто? Где? Пусть гоняются…
– Ты, Нестор, на бой з того горбочка смотрел, а я в первых рядах. И видел, в каком люди настрое. Рвутся в бой. А ты… Не понимаю!
Махно вздохнул. Сокрушенно помотал головой. Один ум – хорошо, а два ума – в военном деле – плохо. Но сейчас Щусю ничего не объяснишь. Рано. Они, партизанские вожаки, еще только набираются опыта. Командовать, когда у тебя тридцать – сорок человек – одно, а когда несколько сотен – другое.
Махно узнавали.
– До нас, Нестор Иванович! До нас! Угощайтесь!
Махно повернулся к Черниговскому:
– Юрко, скажи хлопцам: не пить. Глотнули помалу— и хватит. Ночевать будем на улице, в обуви и одеже! Оружие, припас – при себе!
– Нестор! Я германа хорошо изучил. Ни он, ни австрияки ночью не воюют, – сказал Федос. – Утричком жолудевого кофею попьют – и только тогда…
Махно не ответил. Где-то возле хат уже пели. Танцевали. Украинское село вмиг перешло от печали к веселью. Такой уж нрав у народа.
Среди ночи Юрко Черниговский разбудил Нестора, спящего на возу, на сене. Воз стоял посреди двора. Махно мгновенно вскочил.
– Нестор Иванович, хлопцы з дозору прыбиглы. Фуры скриплять, артиллерия. Не выдно, но без счету идуть. З усих дорог.
Махно прислушался. Было тихо. Даже собаки спали. Мерцали звезды.
– Ночью и куст на корову похожий, – пробормотал Махно. – Но… буди хлопцев! Пускай запрягають коней. Соберемся на краю села, коло клуни.
И тотчас зашевелилось село, задвигалось. Взлаяли обеспокоенные собаки.
Внезапно невдалеке, шагах в двухстах от села, раздались хлопки, и в небо со всех сторон взлетели ракеты. Стало светло, как днем. И все поняли, что село окружено…
Фома Кожин и Грузнов, таща за собой «Максим», оказались рядом с Нестором.
– Занимать оборону? – спросил невозмутимый Кожин.
– Какая к черту оборона! – зло ответил Махно, вскочив на повозку. – Судя по всему, их тут полк, не меньше… Германы! Это вам не австрияки!
И словно бы в подтверждение того, что сюда пришла воевать армия кайзера, заухали пушки. Снаряды рвались бестолково, но где-то уже заржала раненая лошадь, вскрикнул кто-то из бойцов…
– Фома! Грузнов! Берите ручные пулеметы и эти… «Льюисы», что варта побросала: будем прорываться до леса.
– А «Максим»?
– Бросай! На ходу придется стрелять.
– Не, «Максима» не брошу. Привык…
Поблизости рвались снаряды, к ним уже присоединились немецкие «машингеверы», легкие переносные пулеметы, новинка восемнадцатого года.
Лепетченко и еще несколько хлопцев подхватили два «Льюиса» с толстыми кожухами и рубчатыми дисками на полсотни патронов. Кожин поднял на руки «Максим», несколько мгновений подержал его на весу, словно решая, оставить эту непомерную тяжесть или забрать с собой. Щит он заранее отдал хлопцам, но сам пулемет решил не снимать со станка на случай, если придется огрызаться. Взгромоздив его себе на спину, он неторопливо пошел вслед за Лепетченком. Грузнов шел рядом с ним с «Льюисом» на плече. Шли, тяжело дышали. Фома всей спиной болезненно ощущал тяжесть четырехпудовой, с острыми углами, «железяки».
– Ничего, – задыхаясь, успокаивал он сам себя. – До лесочка сдюжим.
В конце улицы их ожидал Махно. Он шел чуть впереди, указывая путь. То и дело вокруг них взлетали ракеты, свистели пули и совсем близко рвались снаряды.
Сразу за селом, на огородах, они прибавили шаг. Побежали. Через ту же самую картофельную ботву и заросли кукурузы, через которые недавно пробивались в село. Уж на что был костист и крепок Кожин, но он почти сразу отстал. Больше всего боялся споткнуться в темноте. Многие хлопцы, попав на грядки, падали, поднимались. Впрочем, поднимались не все. Упасть же с «Максимом» на спине – гиблое дело, даже если и не ранен. Можно запросто сломать хребет.
