– Это точно. Сидел, як в одиночке, а тут на тебе – воля!
– Там ему было тепло, уютно, безопасно, – возразил доктор. – А сейчас он впервые увидел этот жестокий мир.
– Ничего! – покачивал младенца Нестор. – Мы для него этот мир переделаем. Он настоящее счастье увидит. Иначе для чего ж мы мучаемся?..
– О-хо-хо, – только и смог сказать доктор.
– Эй, Вадим! – обратился к сыну Махно. – Вадим!
Он наслаждался звучанием этого имени, которое хотел бы носить сам. Но младенец вряд ли осознавал величие предназначенного ему призвания. Он жалобно кривил ротик. Плакал…
– Давай сюды! – попросила Настя. Она открыла грудь, сунула в чмокающий ротик сосок. Вадим стал жадно сосать…
Настя – кто только и когда научил – положила младенца животиком на свою крепкую ладонь, слегка похлопала по спинке, чтобы отрыгнул воздух.
Нестор глядел на молодую жену с одобрением и даже восхищением. Хорошая жинка ему досталась. Все так ловко делает. Настоящая мать!
– Смотри, смотри, як сосет, – умилился он. – Сильный!.. Корми его лучше, шоб здоровый вырос! Меня вон мамка не докормила – голодуха в те годы была. Выкормишь – защитник тебе будет! В обиду не даст!
Настя продолжала улыбаться.
В селе Богодуховка Нестор, собрав земляков, втолковывал им:
– Браты мои дорогие! Землю мы вам дали… коров, коней тоже. А возвернутся паны… чи, може, германцы захотят землю отобрать? Как тогда?
– Не дамо!
– Хочь зубамы глотку…
– Зачем же зубами? – возразил Махно. – Винтовки многие с фронта принесли… а у кого нет… – Он дал знак хлопцам. Каретников, Левадный, Григорий скинули с саней грязную холстину. Под нею в розвальнях было сложено оружие, отобраное у офицеров на мосту. – …Берите! И пусть тот, хто умеет, учит того, хто ще никогда не стрелял! Вырастет у нас, хлопци, армия, як пшенычные колоски с земли! Вольная, як ветер!
– Мы за тобой, Нестор Ивановыч, як нитка за голкой! – отозвались селяне, разбирая оружие. – Не сумлевайся!
– И вы, дядьки, хто уже в годах! Вы тоже нам в помощь! Выпасайте коней добрых… держите одну-другую тачанку чи бричку. На подменку. Шоб не армия была, а птица. Шоб на ероплане не догнать.
Дядьки смеялись.
Нестор, доев тарелку борща, откинулся на спинку кресла, взглянул на Вадима:
– Спит?
– Ага.
Нестор подошел к зыбке, покачал ее.
– Нестор Ивановыч! – начала было Настя и примолкла. С губ её внезапно исчезла улыбка.
– Ну шо? Шо?
– Дайте завтра коней. В Федоровку поиду. В церкву. Вадима похрещу.
Махно едва не подпрыгнул:
– Т-ты… соображаешь? Хрестыть! Мы ж анархисты! Шо мне мои побратимы скажут? Какой слух по уезду пойдет?
– Так через то я – в Федоровку. Шоб далеко. Нихто й не взнае.
– Дура-баба! Меня тут за сто верст вокруг знают. И вообще… Сколько раз я тебе втолковывал? Религия – обман. Той дядька на портрете знаешь шо сказал? «Церковь зовет к смирению, мы – к борьбе. Пусть церковь призовет к борьбе, и я смирюсь перед ней». Поняла?
– Ни. Я цього не понимаю, Нестор Ивановыч. А тилькы Бог над всым. И над анархистамы. А церква така, як и мы сами, люды. Церква не вынувата, шо и попы грешни бувають.
– Дура! Такое было девчатко! А стала… И когда только ты в Бога начала вирить?
– А як вас ждала. Молылась, шоб вы булы жыви-здорови… Бог и почув!
– То не бог, а Революция почула… Если бог ваш такой защитник, почему он меня не защищав, когда я в люльке голодав? «Плодитесь и размножайтесь»! От мамка и наплодила. А чем кормить, бог не дал. Потому я недоростком в шесть год панских гусей пошел пасть. Чего ж бог не явился до пана и не сказал: отдай часть своей земли бедным и голодным? А теперь я, анархист Махно, ту землю забрал и раздал всем, хто нуждается… И пускай меня на том свете черти в смоле варят, зато на этом люди спасибо скажут! – гневно кричал Махно.
– Го-осподи, прости его! Го-осподи… – крестясь, шептала Настя.
– И шоб я никогда больше… ни-ког-да, чуешь?.. про это самое крещение не слыхал! Раз и навсегда!
А через несколько дней батюшка федоровской церкви Михаила-Архангела отец Онисифор окунул плачущего Вадима в купель.
– Аще кто не родится водою и духом, не может вниити в царство Божие!.. Крещается раб Божий Вадим во имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святаго Духа, аминь…
Крестные – пожилые, умудренные опытом, селяне. Где и как успела найти их Настя и уговорить, никто и никогда так и не узнал. Земляки? Родственники? Или просто добрые, сердечные люди?
Вот уже крестик и белая пелена на Вадиме, и батюшка начал таинство миропомазания, делая знак креста на теле младенца. Поглядывая в сторону селян и ощущая себя миссионером в этом внезапно изменившемся и заразившемся безбожием обществе, старенький батюшка тихим голосом пояснил:
– Чело – для освящения ума… глаза, уста, носик, ушки – для освящения чувств, грудь – для освящения сердца, руки и ноги – для освящения всех деланий и хождения по миру… А все вместе – че-ло-век!..
Настя с глазами, мокрыми от слез, молилась, глядя на скорбный лик Богоматери. Молилась беззвучно, едва шевеля губами. И казалось ей, будто и глаза Приснодевы наполнялись ответными слезами сострадания и любви.
Глава четвертая
Как и много лет назад, когда Нестор подростком искал заработка и приюта, он вновь оказался в еврейской колонии Ново-Ковно. Она не изменилась. Все те же землянки, хибары, шинки, лавчонки…
Перед Нестором, Григорием, Каретниковым, Лашкевичем близ тачанки собрались пейсатые старики в кипах.
– Шо вы, граждане евреи, як угнетенная царизмом нация можете дать анархической революции?.. – спросил Нестор и после недолгого молчания пояснил: – Можно деньгами.
– Как евреи, так сразу деньгами, – покачал головой рослый сутулый старик.
Присмотревшись, Махно узнал того самого колониста, что однажды посоветовал ему идти сапожничать в Новосербию.
– А я тебя помню, – сказал Махно.
– Ты у меня работы искал, – спокойно ответил старик. – Я тогда еще подумал: какой бойкий хлопчик. Он еще взыграет, как вино. Теперь вы, конечно, анархист?.. У нас тоже много анархистов. Все хотят свободы. И никто не хочет копать землю. Но скажите, откуда тогда возьмется свобода?
В голосе старика звучала ирония.
– Ладно, – оборвал его Махно. – Может, все-таки поможете деньгами? Собирайте кагал, решайте… враги подступают.
– Зачем кагал? – возразил старик. – Сейчас другие времена.
Он вставил два пальца в рот и громко свистнул. Совсем как голубятник.
