– Однесы назад, Харитон. То ж серебро, – сказал старший. – Подумають, шо украв.
– Може, не подумають. А як однесу, так точно скажуть, шо украв… Та, по правди, багато у ных цього добра. Не замитять! – И он спрятал половник в холщовую торбочку.
– Ну, хиба шо багато, – согласились с ним остальные двое.
Неожиданно на улице погасли фонари. Темнота.
– Куды иты, Кузьма?
– А чорт його знае.
– В степу хочь день, хоть ничь – все выдно… а тут просто як в якийсь ями…
Неуютно повстанцам батьки Махно в большом городе. Особенно ночью.
…В штабе зажгли свечи. Огромные. Видимо, их принесли из ближайшей церкви. Благо в городе было больше двадцати православных церквей, не считая лютеранских, католических и дюжины синагог. Трикирий и дикирий ярко горели на столе, оплывая воском. А в углу возле телефона пылало еврейское семисвечие.
Чубенко накручивал ручку:
– Барышня, дай мне начальника электрической станции.
Несколько мгновений «начштаба» вслушивался.
– Станция не отвечае!
– Ну, помоги, дорогенька, може, начальник дома? Скажи, з ным батько Махно желае побеседовать.
Какое-то время Чубенко вслушивался, потом медленно положил трубку.
– Ну что там?
– Шо… Якие-то придуркы щиты на станции разгромылы. Начальника электростанции росстрилялы, а квартиру його ограбылы.
В штабе воцарилась тишина. Нестор беспокойно ходил по комнате, пиная ногой попадавшиеся по пути какие-то штофы, кружки… В углу ворочались спящие махновцы. Стонали раненые. Пожилой махновец, раненный в ногу, раскачивался из стороны в сторону, в полудреме навевая на всех тоску песней:
– Ой, судома, пане-брате, судома, судома…
– Шо ты такое похоронное спиваешь? – обозлившись, остановился напротив мрачного махновца Нестор. – Шо это ще за судома?
– Не знаю. У нас на Житомырщини таки жалослыви писни спивають.
И вновь в штабе тихо и уныло зазвучало:
– Ой, судома, судома…
– Черт знает шо! – выругался Махно. – Не город, а какой-то бордель… Света нема. На квартирах грабежи… убийства… песни хоть сам помирай! Скорей бы день!
Раненый мужик прервал свою тягучую песню, приподнялся на локте. Последние слова Нестора вывели его из полудремы.
– Ага! Дуже богатый город, батько, – сказал он. – Такый богатый… голова кругом… и одни буржуи. Взирвать бы його чи запалыть… Карасину треба, батько!
С грохотом в штаб ввалился Глыба.
– Темнотища, – отдувался он, большой и неуклюжий, как медведь. – Якись дурни хотилы ограбить. «Фраер, дай огоньку!» Я дал! – Он показал здоровенный, с разбитыми костяшками, кулак. – Наверное, курыть бильше не будуть… – Протянул руку Нестору: – А тебя, батько Махно, поздравляю! Только шо ты назначен комиссаром по военным делам города Катеринослава.
Махно, ухмыляясь, вяло пожал руку Глыбы:
– Это хто ж меня назначил? Ты?
– Коллегиально… Поспорили, конечно. Чуть до драки не дойшло! Эсеры за свое, у профсоюзов други интересы… Но мы, большевыкы…
– Постой! – прервал басовитый рокот Глыбы Махно. – Какой же я комиссар? Я ж батько. Это у вас там, у большевиков, комиссары!
– Ты нам подходящий. Революционер, каторжник, боевый командир…
– Я – комиссар, а ты, значит, председатель?
– Не… Председателем у нас старый большевык, двадцать год тюрем и ссылок. Михневич. А я комиссар по мобилизации, продовольствию, и это… по женскому вопросу.
– От это хороший вопрос! – усмехнулся Нестор. – Так иди, пока темно. Самое время заняться женским вопросом.
– Не шуткуй! Это серьезно! – начал сердиться Глыба. – Женщины – большая политическа сила, тилькы надо их малость поднять!
– Голодный? – спросил Нестор у Глыбы.
– Четырнадцать часов тилькы воду з графину пыв!
Юрко, не дожидаясь указаний, поставил на стол бутылку «казенки», фужеры и декоративное, огромных размеров блюдо, наполненное солеными огурцами, помидорами и кусками мяса. Глыбу не надо было упрашивать. Ел он поспешно, руками, отхлебывая из фужера «казенку», как воду.
Пиршество Глыбы было прервано появлением Григория, Саввы и еще нескольких махновцев, тащивших за собой двух шестнадцатилетних гуляйпольцев – Василя и Петра. Оба паренька, в свою очередь, волокли за собой объемистые клунки, вцепившись в них мертвой хваткой.
– От, батько, ци двое грабылы по квартирах, – доложил брату Савва. Для него Нестор теперь, в боевой обстановке, тоже был батько.
– Та мы тилькы те, шо батько дозволылы, – попробовал обьясниться Петро, с трудом разлепив разбитые губы. – Трошечкы. Для себе.
Махно сделал знак Черниговскому. Расторопный Юрко извлек из клунков несколько пиджаков, шапки, сапоги, ботинки, какие-то серебряные салатницы, вилки, ложки. Даже говорящих кукол, которые на разные голоса, хлопая голубенькими глазками, жалобно призывали: «Мама!» Черт знает сколько всякого барахла может вместиться в такой с виду небольшой клунок!
– Ну нашо вам столько шапок? – почти добродушно спросил Махно. – Шо у вас – голов як у того змея?.. От дурни!..
– Так то ж, батько, для чого стилькы? Колы одна вещь зносыться, друга буде, – рассудительно обьяснил Василь. – А то у буржуазии стилькы всього, просто обидно!..
Махно махнул рукой: мол, хватит оправдываться. Подозвал к себе Кляйна, который, как и все остальные, с интересом следил за происходящим.
– Сашко! Ты грамотный, пиши приказ! «При занятии Екатеринослава славными партизанскими революционными войсками во многих частях города начались грабежи, разбой и насильства… Подлая тень падае на славных партизан-махновцев, которы борются за счастливу жизнь всего пролетариата и трудового крестьянства. Шоб предотвратить эти паскудства, шо творять люди без чести и совести… – Махно внимательно посмотрел на лица двух стоящих перед ним малолетних грабителей, словно пытался понять, доходит ли до них смысл воззвания, – …объявляю, шо всякие грабежи и прочее в данный момент моей ответственности перед революцией будуть пресекаться в корне…»
Василь и Петро притихли в ожидании самого худшего. Глыба застыл, держа в руках надкушенный соленый огурец.
– «…Объявляю, шо каждый такой преступник рассматривается мною як враг восстановления власти вольных Советов и справедливости и будет беспощадно расстреливаться. О чем и довожу до сведения всем гражданам… Главнокомандующий батько Махно».
– Ну, это ты, Нестор Иванович, уже не по чину замахнувся, – пробасил Глыба. – «Главнокомандующий»…
– Ну не комиссар же! – ответил Махно и повернулся к брату: – Савва! Найди типографию, и шоб утречком листовка висела на всех домах!
