И тотчас из землянок и саманных хаток стали выскакивать молодые люди, одетые кто во что горазд. Но почти у каждого в руке было охотничье ружье или берданка. У многих – гранаты.
Кое на ком – шинели, папахи, ремни с подсумками. Один из таких молодцов нес на плече не что-нибудь, а ручной пулемет «Льюис» с рубчатым диском и самоварным кожухом.
Войско как войско. С определенной сноровкой выстроились по ранжиру.
– Наш отряд самообороны, – объяснил «голубятник».
Нестор прошелся вдоль шеренги.
– А кто командир?
– Так мы и есть командиры, – объяснил за всех стариков все тот же давний махновский знакомец – Лейба Шимонский.
– Как? Все сразу?
– Все сразу, – вразнобой ответили ему. – Кагальное, если позволите, управление. И раввины, и меламеды, и цадики…
– А почему не он командир? – Махно указал на бравого парня с «Льюисом».
– Так то ж мой сын, – сказал Лейба. – Как же это можно, чтоб сын командовал отцом?.. И остальные – это ж всё наши дети.
– Служил? – спросил Махно у пулеметчика.
Льюисист вытянулся по струнке, но молчал. Ответил за него старый Лейба:
– Якоб служил в Новотроицко-Екатеринославском драгунском полку, два ранения, имеет медаль…
– Вот его бы командиром! – категорично заявил Махно.
– Выбрать можно. А только подчиняться все равно они будут нам, старикам.
Махно задумался.
– Шут с вами! – сказал он. – Будут бои, появятся и командиры… Зачисляю ваш отряд в добровольную анархическую армию Гуляйполя. Оборонять будете не только свою колонию. Потому шо если враги займут соседнее украинское село, то всем вам тоже придется худо… Согласны? Вот ты, Якоб?
Якоб молчал. Он знал порядок: нельзя говорить, пока не выскажется отец.
– Он уже давно согласен, – ответил за сына Лейба. – Мы не против. Мы за свободу. Какой еврей будет против свободы? Так было во времена Кромвеля, так было и в час Французской революции. Я – темный старик, но я кое-что читаю.
Умчалась тачанка из Ново-Ковно. Длинный шлейф пыли тянулся следом за ней. Лашкевич был углублен в свой «гроссбух».
– Ну, шо у тебя получается, «булгахтер»? – спросил Махно.
– Две тысячи штыков, триста сабель. Це по волости. Но патронов почти нет. Оружие с фронту понанесли, а патронов – по обойме.
– Не навоюеш, – качнул головой Махно. – Надо до большевиков идти. Тульские заводы у них. И царские арсеналы. А людей у нас в достатке!
– А на шо жидов взялы в нашу анархическу армию? – спросил Каретников. – Для этой… для булгахтерии?
– Ты про жидов – оставь! – рассердился Нестор. – Революция это слово отменила! Есть только евреи. Я среди них таких боевых встречал, шо только держись!
– Бувае, – согласился Каретников. – Я в газете тоже видал георгиевского кавалера из жидов…
– Ну от. Совсем другой разговор!
Вечером во флигеле, в небольшой каморке, собрался тайный совет: самые стойкие черногвардейцы. Примкнули к «заговору» и «булгахтер», и Каретников, и многие другие анархисты.
– Поганое дело, хлопци, – сказал Тимош, глядя на соратников сквозь окуляры. – Вслед за Центральной радой и большевыки заключили мир з германцамы. – Он положил перед собой газету. – Ось! Отдают кайзеру всю Прибалтию, половину Белоруси, каспийськи земли, ще и шесть миллиардов марок. Откупаються чи шо?
– А Украина? – спросил Каретников.
– А шо Украина? От Малороссии та половины Новороссии Москва отказалась. А не то Германия всю Россию приборкала б… Украинська Центральна рада, шоб оборониться от большевыкив, пригласыла нимцив до себе. Воны вже в Киеви, скоро тут будуть…
– Хлопцы! – взволнованно сказал Лепетченко. – Нестор нужен! А он сутками – то з Настею, то з дытынкою. Про дела забывает. А случись шо… Ну, придут немые на Украину – и шо тогда? Пропадем без Нестора. Разлетится без него вся наша анархия, як полова по витру.
Щусь скривил губы:
– Ну шо мы всё воду в ступе толчем? Ясная речь: пока Нестор при Насте, а не при нас.
– Надо б якось с ним поговорить, – предложил Тимош. – Втолковать ему, шо Настя – не нашого огорода овощ. Кажуть, она дытя охрестыла в Федоровци. Тайно од Нестора. Не соблюдае його авторитет. Надо разъясныть ему все про Настю. И посоветовать отправыть Настю з хлопчиком до матери. Пока.
– Ха! – выдохнул Лепетченко. – Тогда и Нестор у Настиной матери буде пропадать. Молода жинка! У Нестора ще горячка на баб не пройшла.
– И все-таки поговорить надо!
– Поговори! Схлопочешь сапожной колодкой по голове! – бросил Щусь, скалясь в бессильной злости.
Помолчали. На стене ходики: стук-стук. Лашкевич встал, подтянул гирьку в виде шишки, опустившуюся почти до земли.
– Вопрос надо решать… того… кординально! – продолжил Щусь.
– Це як? – спросил Каретник.
– А от так! – Щусь стукнул ладонью по столу: как топором по плахе.
– Голосуем! – подвел итог Лашкевич.
Руки, одна за другой, поднялись кверху. Не сразу. Но все.
– Когда? – спросил Калашников.
– Завтра утром Нестор отправится на станцию до большевиков. За патронами… Ты будешь со мною. – Федос ткнул пальцем в Сашка Лепетченка. – И ты, – это уже в Калашникова.
Лица назначенных помрачнели. Остальные вздохнули с облегчением.
– И – все! – твердо повторил Щусь. – И – могила!
Утром на станции Гуляйполе было оживленно. Сновали разномастно одетые красногвардейцы. У кого на фуражке звездочка, у кого – алая повязка.
Главный гость в Гуляйполе – бронепоезд. Железное чудище, какого Махно еще не видел. Блиндированные вагоны, обшитый стальными листами паровоз, клубы пара, вырывающиеся откуда-то из прикрывающих колеса щитов…
Нестор стоял рядом с Павлом Глыбой и Йосифом Геленкевичем, командиром бронепоезда «Ваня-большевик». На Геленкевиче все кожаное, и звездочка у него на фуражке не матерчатая, самодельная, а металлическая, крытая красным лаком. Государственная звездочка. Сразу видно: из дальних краев гость.
– Ну, как тебе наш зверь? – спросил Геленкевич у Махно.
Нестор пожал плечами, сощурил в усмешке глаза:
– Серьезная коняка… Чего ж тогда тикаете на Ростов?
– Маневр! – объяснил Геленкевич. – Военна тайна.
– Та какая там тайна? Боитесь, шоб германцы не перерезали вам путь! А без железного пути ваш бронепоезд – як тигра в цирке.
– Ну, ты без этих шуточек, товарищ Махно! – вмешался Глыба.
– Не злись, Павло! – добродушно сказал Нестор. – А если серьезно, то глянь кругом. От – путя, а кругом гола степь. – Он обвел рукой пространство вокруг станции. Дальние поля. Одинокие рощицы. – Решаться все будет в степи. А хозяин здесь – крестьянин. Станут воевать наши селяне – и германцу не удержаться.
