…А Махно стоял на противоположном от города берегу и смотрел, как расстреливают его армию. Сотни черных фигурок лежали на льду и уже не шевелились.
Внимание Нестора привлекла одна фигурка. Махновец с двумя увесистыми мешками в руках бежал по льду, делая какие-то заячьи зигзаги, останавливался, отпрыгивал назад и снова устремлялся вперед, к спасительному берегу.
Это был Василь. Он бежал и в голос плакал. Но не отпускал свои клунки.
Нестор видел, что бойцу осталось уже совсем недалеко до берега. И тут он внезапно остановился, словно налетел на невидимое препятствие. Тихо опустился на колени. Упал…
– О! Попав! – обрадовался сичевик. – Не втик, зараза!
Смолкала стрельба. Весь лед был усеян черными фигурками.
Махно снял шапку, повернулся, понуро пошел по берегу. Юрко шел следом, ведя под уздцы своего и батькового коней.
Глава двадцать седьмая
В Гуляйполе их встречали толпы, в основном старики и бабы.
Махно ехал на коне, низко опустив голову. Рядом с ним бежали матери Василя и Петра.
– Батько, де мий Васыль?
– Куды див Петра, Нестор Иванович?
Из толпы выкрикивали и другие имена. По мрачному виду махновцев они догадывались, что хлопцы уже никогда не вернутся.
– Нестор, зараза! Куды див мого сына? – не отставала, цеплялась за стремя мать Василя. – Тилькы шеснадцать год йому! Нестор! Погубытель!
Уже не батько он для них. Просто Нестор. Каторжник. Палач…
Махно неожиданно огрызнулся:
– А ты его шо, воевать посылала? Ты за добром его посылала! Грабить! Я помню… Кто не грабил, тот живой!
И в самом деле, кого-то обнимали, целовали. Возгласы. Плач, слезы, смех…
Махно проехал через Гуляйполе, не остановился ни возле своей хаты, ни возле управы. Скорее вон! За ним тянулось его поредевшее войско. Самые стойкие, самые надежные хлопцы…
Дальше, за окраинными хатами – степь, покрытая белым пухом. Воздух, воля!
Остановились на окраине села в полуразрушенной усадьбе пана Данилевского. Здесь еще жил кое-кто из челяди и из бывших коммунаров. Многие окна были забиты досками. Из труб во флигелях тянулись дымки.
Лошадей завели в конюшни, они хрумкали сеном.
А в полуобгоревшем зале Нестор собрал людей. Черногвардейцы и более молодые, те, кто был предан Махно, смалили цыгарки, люльки. Ждали, что скажет батько. Здесь же сидели бывший петлюровский пушкарь Павло Тимошенко и два его унтера.
Батько молча глядел в стол. Было о чем поразмыслить. Наконец он встал, и все стихли. Даже погасили цыгарки о подошвы сапог.
– Вот шо, хлопцы! – сказал Нестор. – Вывел я вас в Катеринослав за оружием и революционной славой. Оружия не добыли, а славу в Днепре утопили… Пушки, пулеметы – то все наживное. Людей потеряли несчетно – от беда! И все это – моя вина. Моя! – Он обвел всех взглядом обреченного, затравленного зверя. – И поэтому… ухожу я од вас в отставку. Снимаю с себя высоке звание батька. И прошу прощения, шо оказался негодным вам командиром… И все. И нечего мне вам больше сказать…
Он сел. Наступила тишина. Затем все взорвались шумом, криками.
– Батько, ты шо? Як мы без тебе?
– Бувае! Шо зробыш!
– Не вини себя! Ты нам батько, мы твои дети!
– Нельзя так, батько! Бувае мороз, а бувае й жарко…
Махно, не обращая внимания на крики, снял с себя «венгерку», с треском сорвал рубаху…
А шум продолжался. Многие навзрыд плакали.
Хоть и двадцатый век на дворе – а козаки. Потомки запорожцев. Большие дети! Убить, жизнь отдать, украсть, подарить, поцеловать, ударить – все эти понятия для них как снег в одном накатанном коме. Едины.
– Пиду спать! – Нестор забрал под мышку свою одежду, шапку, пошел к выходу из зала. У двери остановился, повернулся: – Решение не поменяю. Так шо вы, хлопцы, думайте, кого поставить. Я – всього-навсього только Махно. Песчинка в море. А революция и анархия – это самое главное!
Он лежал под кожушком в «своей» комнатке с огромным зеркалом, что так нравилось Насте. Было о чем подумать и что вспомнить. Правда, зеркало треснуло. И было холодно.
Изредка его рука тянулась к штофу. Булькала жидкость…
В комнату осторожно заглянул Юрко:
– Може, чого треба, батько? Закусыть? Огирка, може, соленого?
– Я сплю, Юрко!
Но он не спал. Смотрел в потолок. Там он увидел крюк, к которому когда-то была привязана колыбелька Вадима.
В комнату просунул голову Лепетченко:
– Батько, ну шо ты удумав? Куды ты пидешь?
– До брата твого… Ивана… – пьяным голосом ответил ему Махно.
– Так вин в монастыри.
– От… В монастырь и подамся.
А в коридоре, в зале – всюду сидели хлопцы. Ждали. Невесть чего ждали.
Юрко тихонько вышел из комнаты.
– Ну шо там? Як? – полюбопытствовали хлопцы.
– Спыть… Третий день спыть…
– Хай… Може, трохи заспокоиться душа…
У кровати возле Нестора валялись три пустых штофа, опрокинутая чарка. Там же, на полу, стояли тарелки с огурцами, хлебом и с салом. А он то ли спал, то ли лежал с закрытыми глазами.
В зале тем временем тихо размышлял приблудный артиллерист Павло Тимошенко:
– Ну шо такого случилось? Ну, надавали по шиям. Так станем умнишыми! А шо, козаков не били? Ще й як! У Берестечка сколько козаков полягло. Тысячи! И кого роздолбали? Самого Богдана Хмельницького! И шо? Смахнул с себя Богдан стыдобищу, як собака воду, – и через год наголову розгромыв ляхов под Батогом… И Нестор Ивановыч отоспиться… одумаеться…
– Якый ты умный, – сказал Лепетченко. – Ты батьку це росскажи!
– Ага! Зайди до нього! – отозвался и Щусь. – Задом наперед выйдешь… Слухай, Павло, ты ж офицер, хоч и поганенький, петлюровский. Може, пойдешь до нас начальником штаба? Чубенко, я вижу, не тянет. А без штаба, сам знаешь, нема армии.
– А командовать хто будет?
– Найдуться люди, – уклончиво ответил Федос. – А хоть бы и я! Если, конечно, Нестор откажется. Пивгода в плавнях с хлопцами просидел. Не пропали. Так шо опыт имееться.
– Не, Федос, в твою армию я не запишусь, ты извини. У тебя голова со сбитым прицелом. Рвешься командувать, а того не понимаешь, шо тебе этого не дано. Какой из тебя гальванометрист – не знаю, а командир с тебя негодящий. Суеты много, а толку чуть.
– Но-но, полегше на поворотах! – обиделся Щусь. – Полный назад, потому шо…
– Да ты не серчай на меня, Федос. Я ж для твоей пользы. Командиром может быть человек образованный и с особым, командирским, талантом. Также и начальником штаба. А я сам из фейерверкеров. Война научила целить и все такое… а штаб – наука умственна, это мозг армии. А у меня шо? – Он постучал себя по коротко стриженной голове. – «Трубка, целик, ориентир…» И все!
