– Грамотный! – с одобрением отозвался Махно. – Из офицеров?
– Паровозный машинист, – улыбнулся Черныш. – Юзовское училище. И кой-какой боевой опыт.
– Машинисты – люди грамотные, – согласился Махно, продолжая думать о чем-то своем. – Паровоз – такая штука: надо знать, як шестеренки крутятся, когда уголек подкинуть…
– И это тоже, – улыбнувшись, кивнул Черныш.
– Сам-то откуда?
– Из Новоспасовки.
– Слыхав про новоспасовцев. Известные вояки.
– В Приазовье две Новоспасовки, Бердянская и Мариупольская. В одной бывшие азовские казаки осели, народ до шашки и винтовки привычный. Я – из этих. А в другой Новоспасовке – молокане, из духоборцев. Известные бунтовщики. Священников своих, пресвитеров выбирают на собраниях, икон не держат. Правда, войны не признают. Но когда припечет… И медведь в зимней берлоге тоже смирный, но если его палкой потыкать – уноси ноги.
– А вот тут як прошли? – снова склонился к карте Нестор. – Тут же Петлюра?
– Он нас малость зажал было. И еще восьмой деникинский корпус пришел ему на подмогу. Но корпус только-только формируется, мы и проскочили под видом новобранцев. Мимо пушек строем прошли, с песней.
– Ну да? – восхитился Нестор. – А что пели?
– «Взвейтесь, соколы…», известно… Казацкий старшина нам даже честь шашкой отдал.
Батько рассмеялся: любил такие лихие штучки.
– Ты, Виктор, и при германцах тут был?
– Воевал.
– Так шо опыта не занимать?.. Со своим отрядом отдельно будешь чи под мою руку пойдешь? – Он испытующе посмотрел на новоспасовца.
– Под твою, конечно. У тебя, батько, опыта поболее моего. Ты тут голова.
– Дурная, правда, – печально улыбнулся Махно. – Он в Катеринославе мне жопу хорошо намылили. И петлюровцы, и, шо обидно, наш брат рабочий. С нимы мы, по правде говоря, трошки не понялы друг дружку.
– Так это ж, как у нас говорят: за одного битого…
– Тем и утешаюсь… Пойдешь до меня начальником штаба?
– Да ты что, батько? – удивился Черныш. – Дело-то серьезное… А у тебя что, нема его?
– Вроде и есть. Алёшка Чубенко. Но слабенький. Грамотешки маловато. Командир боевой, с шашкой родился, а от карта для него як для меня Библия. Потому и предлагаю тебе. Партизанскую войну понимаешь. И дисциплина у тебя в отряде есть. Заметил!..
Он разлил в чарки самогон. Черныш поднес к губам свою, но отставил, задумавшись: уж больно неожиданное было предложение.
– Хорошо, шо ты машинист, а не какой-то там, из офицеров, – сказал Махно. – У нас все-таки особая армия… – подумав, добавил: —…будет. У нас повстанчество. И война у нас особая. Не по уставам… Поздравляю с высокой должностью!
– А я еще согласия не давал.
– Ты ж молчишь. А в народе як говорят: молчание – согласие.
Они выпили.
– Свой отряд кому сдашь?
– Есть у меня хлопец… – Черныш подошел к двери, окликнул: – Митька!
Хлопец, вероятно, все время стоял неподалеку, охранял командира, потому что возник в двери сразу. Черноволосый, горбоносый, с серьгой в ухе, бывалый контрабандист, с легкостью перешедший в анархисты.
– Дмитро Садираджи, – отрекомендовал Черныш. – Ему и полк можно доверить.
Махно придирчиво оглядел грека и остался доволен. Сказал:
– Жить будете в имении. Тут, в моей комнате. Негоже начштаба и его ближайшему командиру где-то в клуне ютиться.
– А ты как же? – удивился Черныш.
– Козак не без доли. Я ж все-таки гуляйпольский…
…Вечером Нестор в сопровождении верного Юрка Черниговского подошел к старенькой хатке, где жила мать вместе с вдовами-невестками и многочисленными внуками. Постучал в дверь:
– Мамо, пустить переночевать!
Услышав голос сына, Евдокия Матвеевна отодвинула дверной засов:
– Господь мылостывый! Нестор?..
Она обняла Нестора. Обеспокоенно спросила:
– Шось случилось? У тебе там – господська комната, а у нас така теснота.
– Гостям свою комнату уступил, мамо!
– О господы! Кругом ця клята война! А люды чи подурилы? Ще й в гости ездять!.. Де ж тоби постелыть?
– На полу кожушка киньте… Шо козаку треба? Степу, хлеба та неба… Де козак спыть? А там, де стоить…
– Все шуткуешь, бидолага… – шмыгнула носом мать. – Все за волю борешься, за щастя для людей!.. А у самого… ни дому свого, ни жинкы, ни диточок…
Вся хата полна спящей родни – от года до двадцати с гаком. Сопят, ворочаются, кашляют во сне…
Нестор кинул кожушок в угол, на глиняный пол. Умостился, свернувшись по-собачьи. Юрко, оглядев комнату, вышел из хаты.
…Близ управы стояли, гутарили ближайшие соратники Нестора. Некоторые были навеселе: на то и вечер.
Белые стенки хат были подсвечены пламенем костров. Иные коммунары, лузгая семечки, грелись у огня, а те, кто приехал уже в сумерках и не успел найти для себя жилья, что-то варили. Плакал ребенок. Беспокойно кудахтали куры, привезенные на телеге. Кони хрустели муравой, наощупь выедая ее по краям улицы.
Черногвардейцы остановили Черниговского.
– Юрко, подь сюды! – позвал адъютанта Щусь и, понизив голос, спросил: – Куды батько подався? До якоись крали? – В его голосе звучала надежда.
– Та не, – ответил Черниговский. – У матери ночуе. Ниде йому.
– А в своей фатере? – удивился Щусь.
– Там тепер новый начальнык штабу.
– Это конечно… Начальнык штаба нам нужный, – без всякого энтузиазма произнес Щусь. И тут же, вздохнув, признался: – А я подумав, може, батько бабу себе нашел…
– Нельзя батьку без жинкы, – согласился Лашкевич, как бы продолжая не сейчас начатый разговор. – Оно даже и якось несолидно.
– Народу у нас теперь – считай, армия! – поддержал «булгахтера» Калашник. – Батьку авторитет нужон. А без жинкы не то. Як все равно в форме, а без штанов.
– А шо ж тут сделаешь? – спросил Юрко. – Была Тинка. Втекла.
– Шо Тинка? Тинка-картинка! А йому нужна сурьезна женшина, з характером и шоб анархического направления ума! Ну и шоб уважалы ее вси у войске. Шоб була, як… як… – Лашкевич не нашел подходящих слов и жестами обрисовал будущую желаемую «матушку». Он словно бы поднял на растопыренных пальцах что-то весомое, значительное, но хрупкое, как двухведерную бутыль.
– Я уже не раз говорыв: окромя Маруськи Никифоровой другой такой на всей Катеринославщине не найти, – настаивал Каретников. – Хочь шо кажить, а баба настояща!
– В Добровеличковки в школи вроди вчителька есть, – возразил Лашкевич вкрадчиво. – Дитей учить цьому… анархизму. Подменку нам готове.
