Я знал, что у женщин с гор Наблуса могут быть голубые глаза, но в первый раз я увидел их у тебя. Ты была красивей всех на свете. Сначала я сам этого не понял, но мое сердце забилось вдвое сильнее. Оно по-прежнему так бьется, словно отказывается понять, что слишком поздно. Что скоро все кончится.
Не могу перестать думать о том последнем вечере. Ты помнишь? Как начало смеркаться, и ты осталась дольше, чем обычно. Моя смена закончилась, и я подумал: теперь или никогда. Я шел вдоль ограждения и видел, как ты движешься мне навстречу. Был готов кричать от счастья.
Если бы я знал, что произойдет, я бы повернулся к тебе спиной. Закричал бы, что ты слишком близко подошла к границе, угрожал бы и заставил тебя отойти. Тогда бы я никогда не встал у забора и не позволил бы нам встретиться взглядами. Ты бы никогда не проделала весь путь и не приложила бы свои ладони к моим. Твои губы…
Скоро больше не смогу… Осталось не так много крови…
Сколько мы стояли там молча? Несколько минут или целый час? Я так много хотел сказать. Спросить. Но не решался. Даже узнать твое имя. Боялся все испортить. Смог только включить мое переносное радио. Ты помнишь? Передавали Этту Джеймс. Лучше нее все равно бы никто не сумел сказать. Я ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что это не сон. Так сильно, что у меня до сих пор след.
Не знаю, кто пришел и увел тебя. Поэтому ты больше никогда не показывалась? Твой отец или кто-то из твоей деревни. Жива ли ты вообще? Может быть, все это был лишь сон. Одно время я считал, что этого достаточно. След и память о тебе не давали сну умереть.
Но этого было недостаточно, и ночью я выбрался из барака и ушел из лагеря через дырку в заборе. Мог только надеяться на присутствие Бога, который укажет мне путь. Я заметил, что у тебя из-под пальто виднеется белая ткань. Подумал, что ты, может быть, работаешь медсестрой в больнице в Урифе в нескольких километрах оттуда.
Едва я успел скрыться в проулках, как громко завопили сирены, и голоса из мегафонов призвали всех проснуться. Я знал их, наши ночные стрессовые рейды, но никогда в таком не участвовал. До того дня.
Они подумали, что я один из вас, и я побежал. Куда глаза глядят и со всех ног. Слышал, как они подъезжают, чтобы унизить и сделать так, чтобы другим неповадно было. И тут рвануло. На меня обрушилась груда стекла, и уши мои заложило. Заблудился в белом облаке, от которого щипало в глазах и которое все росло.
Мне надо было сдаться уже тогда, смириться с тем, что это никогда не получится. Но я не мог расстаться с мыслью увидеть тебя и никогда больше не разлучаться. Я продолжал бежать, но споткнулся и упал.
Глаза так болели, словно кто-то воткнул в них иглы. Попытался встать, но ничего не вышло. Слышал, как они подходили все ближе в едком тумане. Узнал их голоса. Смех в их противогазах в предвкушении того, что скоро начнется потеха.
Попытался оказать сопротивление, но смог только позволить им взять меня за руки и поволочь по асфальту.
Как же я устал… Должен немного отдохнуть… Совсем немного… Не знаю, на сколько еще хватит моих сил. Так много осталось. И так мало сил…
58
Осколки стекла, которые впились в ладони и предплечья Оссиана Кремпа, говорили о том, что он разбил окно наручниками. Следы на снегу, выпавшем на строительные леса, – о том, как он выбрался через окно и прыгнул. Он упал с высоты пятнадцати метров. Верная смерть, если бы не контейнер, который стоял на месте падения и был полон всевозможного крупного мусора.
Но Кремп все равно мгновенно скончался. При падении он так сильно ударился затылком о борт контейнера, что все выше переносицы разбросало в радиусе нескольких метров. Может быть, не самое удовлетворительное окончание такого сложного расследования, заметил Эдельман, хотя сразу же добавил, что, вопреки всему, следствие окончено.
Для Фабиана смерть Оссиана Кремпа означала все что угодно, кроме окончания. По-прежнему было слишком много вопросов и неясностей и слишком мало ответов.
Конечно, с виду следствие вроде бы все время продвигалось вперед. Были сделаны новые находки, снимки и записи. Найденные улики положены в помеченные пакеты и внесены в реестр. Все работали в две смены и со всех сторон изучили каждую альтернативу. Была выявлена взаимосвязь и сделаны выводы.
Все совпало. Ранее судимый Оссиан Кремп со своим диссоциативным расстройством личности был словно создан для роли преступника. Не только его фирменная манера лишать свои жертвы глаз. У него к тому же имелись основания мстить Карлу-Эрику Гримосу. То, что потом у него обнаружились большие провалы в памяти, или он просто отказался рассказывать о содеянном, картину не портило.
Но если коллеги Фабиана были убеждены в том, что Кремп являлся красной нитью, которая в конечном итоге привела их к разгадке, сам он не мог отделаться от растущего чувства, что все прошло слишком просто. Что они на самом деле действовали вслепую и наощупь, понятия не имея о том, что на самом деле происходит.
И только теперь он начал понимать почему.
Красная нить таковой совсем не являлась, хотя и выглядела как красная. На самом деле они шли по размеченной трассе. План был такой изощренный, что большинство сочли бы его нереалистичным. Но реалистичность и реальность – не одно и то же.
Фабиан был убежден в том, что Оссиан Кремп ни при каких обстоятельствах не был способен спланировать и осуществить похищение и сокрытие Адама Фишера. Еще меньше – убийство Карла-Эрика Гримоса. Но зато он являлся идеальным ложным следом.
И только теперь, когда Кремп больше не заслонял горизонт, а следствие официально было закончено, Фабиан мог начать работать по-настоящему и искать подлинного преступника.
Он нашел свободное место рядом с гостиницей «Риваль» на площади Мариаторгет и быстрым шагом направился к магазину «7-Eleven» на углу. С тех пор как стемнело, прошло несколько часов, и он понятия не имел, всходило ли солнце вообще. Ему никогда не нравились стокгольмские зимы, и он считал, что с каждым годом становится все хуже. Он словно постоянно находился в темноте с ноября до конца февраля, и, проходя мимо газетных афиш, уже разгласивших последние новости, еще раз пообещал самому себе больше никогда не переезжать на север дальше, чем на метр.
КАННИБАЛ МЕРТВ
ПРЫГНУЛ С ЧЕТВЕРТОГО ЭТАЖА
По-хорошему Фабиану надо было остаться на работе и спокойно просмотреть весь собранный материал с самого начала, чтобы постараться увидеть все снимки, зацепки и идеи в новом свете. Остальные взяли отгулы, даже Эдельман вышел из здания полиции сразу же после пресс-конференции. Это означало, что его надо оставить в покое. Наверняка лампы на письменных столах погашены, двери закрыты, а воздух не колеблется от отдаленных разговоров, сигналов мобильных и гудящих принтеров.
Только в этом полном одиночестве он мог бы совершенно успокоиться и додумать одну мысль до конца.
