Он опять поцеловал ее и проник своим мясистым языком ей в рот. И тут на потолке вдруг включилась люминесцентная лампа и осветила комнату холодным разоблачающим светом. Слейзнер успел только повернуться, как Хеск подскочил к нему и стащил его с дивана.
– Проклятая свинья. Мерзкая проклятая свинья!
– Ян, хотя тебе это неприятно, но мы двое взрослых людей, которые точно знают, что делают, – сказал Слейзнер, проведя рукой по волосам.
– Не верю. Особенно после того, что она недавно пережила.
– Ты всегда можешь спросить ее саму.
Хеск повернулся к Дуне, которая поправляла платье.
– Дуня, это так? Это с твоего согласия?
Дуня попыталась встретиться с Хеском глазами, но у нее не получилось. Она в глубине души понимала, что должна испытывать облегчение – еще минута, и было бы поздно, – но могла испытывать только стыд.
– Дуня, знай: я могу сразу же заявить на него в полицию. – Он достал телефон и держал перед собой. – Но как ты скажешь.
Она повернулась к Слейзнеру и посмотрела ему в глаза. В его взгляде не было ни растерянности, ни сомнения. Наоборот, на его совершенно спокойном и бесстрастном лице ей даже почудилась улыбка.
Словно он уже знал, что она ответит.
85
– Хорошо. Да, кстати… Спасибо тебе.
– Не за что.
Разговор прервался, звуковой файл закончился. Малин Ренберг прослушала обмен репликами между Херманом Эдельманом и Карлом-Эриком Гримосом столько раз, что потеряла счет. И все же она чувствовала, что не закончила. После первого прослушивания она удивилась, как мало нового выяснилось, и отнеслась к этому в основном как к подтверждению всего того, что уже знала. Если версия Фабиана верна, они, скорее всего, имеют в виду нелегально пересаженную печень Гримоса и израильское посольство.
Но уже после второго прослушивания она начала немного сомневаться, а после третьего и четвертого ей стало ясно, что еще многое можно обнаружить. Словно разговор состоял из нескольких слоев, и единственный способ дойти до сути – слушать его снова и снова. Слой за слоем.
Первое, на что она обратила внимание: они, похоже, точно знали, о чем говорили, а Гримос даже считал, что тема исчерпана. Вместе с тем они, казалось, совершенно не представляли, что их ждет. Больше всего их волновало, что будет, если просочится правда и Гримос будет вынужден уйти в отставку. Они нисколько не волновались о том, что кто-то лишит его жизни, вскроет и возьмет его внутренности.
Второе говорило об утечке, или о проклятой утечке, как обозвал ее Гримос. На самом деле никакой утечки не было, а был преступник, который отнюдь не собирался сообщать что-либо прессе. Но Малин заинтересовало не это, а то, что последовало позже. Она отметила маркером количество минут и секунд, которые, в конце концов, выучила наизусть и нажала на клавишу интервала на компьютере.
– Насколько я понимаю, многое говорит о том, что это кто-то свой, у кого был доступ и к ключам, и к кодам. Проблема в том, что им не удалось никого найти без…
– Подожди. Что значит «свой»? Ты хочешь сказать, что кто-то из их сотрудников…
– Калле, я понятия не имею…
Малин поставила запись на паузу. Явно существовали сильные подозрения относительно того, что это кто-то из сотрудников посольства. Но что имел в виду Эдельман, когда говорил: «проблема в том, что им не удалось никого найти без…», она понять не могла. Не удалось найти кого-то без чего? Полицейского вмешательства? Или Эдельман на самом деле собирался сказать «извне», когда его прервал Гримос? Или после «найти» должна быть запятая, а «без» – начало второй части сложносочиненного предложения?
Количество альтернатив было почти бесконечным. Составив длинный список возможных продолжений, которые более или менее что-то значили, она остановилась на одном слове.
Алиби.
Тогда полное предложение выглядело так: «Проблема в том, что им не удалось никого найти без алиби». Что в каком-то смысле было совершенно логичным. Они подозревали, что это кто-то из сотрудников, но проблема заключалась в том, что каждый из них мог доказать свою невиновность. В свою очередь это означало, что у кого-то было фальшивое алиби, или что это вовсе не свой, а кто-то, кто находится достаточно далеко, чтобы его не внесли в список сотрудников, и в то же время достаточно близко, чтобы иметь доступ к ключам и кодам.
Хотя Малин выключила звук на своем мобильном, он отвлек ее внимание, когда начал вибрировать, как визгливая игрушка, на столе рядом с кроватью. А она наконец начала к чему-то приходить. Мысли разбежались, и она не знала, хватит ли у нее сил, чтобы снова собрать их.
В довершение всего это был Андерс. Он столько раз пытался дозвониться, что над ней нависла бы угроза развода, если бы она сразу не ответила.
– Привет, любимый, – сказала она, притворяясь, что только что проснулась.
– Почему ты не отвечаешь?
– Э… Разве я этого не делаю?
– Ты же не работаешь?
– Как я могу работать, если ты все время меня за это ругаешь? Но ты ведь не поэтому позвонил мне и разбудил меня?
– Точно?
Малин демонстративно вздохнула.
– Ты думаешь, я лежу здесь и вру тебе прямо в лицо? – спросила она, поняв, к своему удивлению, как складно врет.
– Нет, но…
– Вот и хорошо. Я лежу наполовину под наркозом и понятия не имею о том, что происходит за дверью моей палаты. Я даже не в состоянии открыть компьютер с тех пор, как ты был здесь.
– Ладно, извини. Я не хотел… Я только…
– Волнуешься. Любимый, я знаю. Но сейчас мне это не поможет. Я только хочу, чтобы это закончилось. Ты что-то еще хотел?
– Нет. Или да. Кстати, вчера приходила Урсула. Это ты просила ее повесить рождественские шторы на окно в кухне?
– Нет. Она повесила?
– Да, и они… как бы это сказать… по-настоящему безобразные. Их даже невозможно описать. В Польше они наверняка считаются красивыми. Но у меня полностью пропадает аппетит, и теперь я не знаю, как мне быть. Я боюсь до них дотронуться.
Малин прекрасно поняла, что имеет в виду Андерс. С год назад их уборщица стала все больше брать на себя смелость и вмешиваться в убранство их дома. Сначала потертая подставка для ног, которую она унаследовала от своей бабушки, к большой радости Андерса ушла в ящик в подвале. Но когда через неделю их белое покрывало заменили на что-то синтетическое и шуршащее с яркими цветами, Андерс тоже возмутился, и они вместе сложили покрывало и постелили свое белое.
Что оказалось очень плохой идеей.
Урсула ничего не сказала. Но начала медленно, но верно наказывать их, убирая все хуже и хуже. Спустя несколько недель они с помощью деликатных записочек попытались напомнить ей, сколько пыли под кроватью и что холодильник надо мыть и с внутренней стороны. Но чисто не становилось. Пока они не прогнулись и не постелили цветастое покрывало, которое било их током, как только они до него дотрагивались. Сейчас она привыкла и к нему, и к садовому гному, которого получила, когда ей исполнилось…
