— Я чувствую, что это моя дочь, — прошептал он, подняв глаза к небу. — Мариша не могла мне солгать.
— Я уважаю твои чувства, — поддакнул племянник. — Но вынужден спросить: ты приготовил генетический материал? Уточняю: это целиком ее идея. Она не желает войти в семью, не будучи уверенной, что имеет к ней какое-то отношение.
Слова Громова вызвали у Вадима Сергеевича слезы.
— Узнаю ее мать, — он почти прорыдал. — Марина беспокоилась о том, чтобы ни одна живая душа не узнала о наших отношениях, чтобы не дошло до Лили и чтобы она и дети не страдали. И мы не страдали… В то время как она… — Воронцов быстро сунул в руки племяннику пакетик. — Здесь все, что нужно. Вези в свою лабораторию, хотя я заранее знаю результат.
— Как скажешь, — Виталий приобнял его: — дядя, как ты себя чувствуешь? Как Светка?
— Снимает стресс своими способами, — на тонких бескровных губах дяди появилось подобие улыбки. — Плачет по брату, но со мной говорить по душам не хочет. Мне казалось, вместе нам было бы легче пережить горе. Но моя дочь привела патлатого знакомого, и они хлещут виски с апельсиновым соком и слушают какую-то сумбурную музыку. Пускай, если ей так лучше. Бедной девочке еще предстоит узнать о своей сестре. Не знаю, как она воспримет такую новость… — Воронцов поежился.
Смеркалось, солнце начинало садиться, окрасив горизонт в кровавый цвет. Где-то там, за горами, пряталось море, роскошное бирюзовое зеркало, в котором ему так и не довелось искупаться сегодня.
— Извини. — Он бросил материал в молочный пакет и запечатал его, не посмотрев лишний раз на содержимое — зачем? — Меня ждут. Хочу отдать материал Николаю Вяликову, своему бывшему коллеге. Он ждет меня.
Воронцов деловито кивнул:
— Когда будут результаты?
— Коля обещал уложиться в два дня.
Дядя вздохнул, словно это решало его судьбу. Хотя в какой-то мере…
— Долго, слишком долго. Может, в частной сделали бы быстрее?
— Может, — кивнул Виталий, — но Коле я доверяю.
Обняв дядю на прощание, он заскочил в машину и уже через десять минут подъезжал к отделу.
Сумерки сгущались, становились вязкими, как всегда в южных городах, однако это не помешало Виталию разглядеть «Скорую», стоявшую возле главного входа, и бывших коллег — двух оперативников и двух следователей. Одного из оперов, Василия Каширского, он знал давно и уважал за профессионализм и въедливость.
— Что случилось? — спросил он Василия, не поздоровавшись, наполовину высунувшись из машины.
Каширский вздрогнул и обернулся. На лице появилось приветливое выражение:
— Привет, Виталька. Да ЧП тут у нас. Вяликова какой-то гад сбил.
— Вяликова? — Громову показалось, что на него обрушился небесный свод, придавил к земле. — Но кто? Как?
— Какой-то негодяй, — пояснил следователь Паша Осипов, не оборачиваясь. — Ума не приложу, зачем Колька вернулся. Сам отпросился пораньше — и на тебе.
— Насмерть? — Громову хотелось заткнуть уши, чтобы не услышать положительный ответ.
Но, на его счастье, Василий покачал головой:
— Без сознания, но врачи пообещали, что жить будет.
Как бы в подтверждение его слов «Скорая», включив мигалку, с визгом понеслась по улице.
— Его взяли? — Виталий имел в виду преступника, и ребята, проработавшие с ним бок о бок не один год, заговорили наперебой:
— Скрылся, гад. Не остановился, сволочь. Номера, естественно, никто не запомнил, потому что такой наглости — ДТП у отдела полиции — не ожидали. Да и марку не особенно. Джип — и все.
— Мы уже обратились к гайцам, — вставил Каширский. — Здесь есть камеры. Наверняка гад на них засветился.
Виталий все еще не мог прийти в себя:
— Но как так? Почему? Это что — специально?
Паша дернул широким борцовским плечом:
— Не думаю. Обычно Коля был с нами откровенен. Случалось, когда его пытались подкупить, чтобы он подделал результаты экспертизы, и даже угрожали. Но в последнее время никто его не донимал. Да и дел у нас таких не было…
«Не было, потому что вы не давали ему говорить правду, — чуть не вырвалось у Виталия. — Вы делаете так, как говорит полковник. А у него одна задача — избежать висяков. Вот и явное убийство моего брата списали на обычный передоз».
— Кстати, ты тут случайно? — У второго опера, Сергея Ткача, бывшего боксера, охранника, парня гориллообразной внешности и мозгами курицы, дрогнули мускулы на шее (Громов его терпеть не мог, и Ткач платил ему взаимностью). — Или в гости пришел?
— Совершенно случайно. — Виталий удивился, как убедительно прозвучало его вранье. — Завтра навещу Колю. Вы не знаете, в какую больницу его увезли?
— В Первую городскую, — буркнул Сергей. — Думаю, пару дней там нечего делать. Его здорово ударило, подбросило, как мяч. Знаешь, я очень удивился, когда врач нащупал пульс.
— Это же Колька! — отозвался Василий с любовью и пригладил редкие светлые волосенки. — Он выкарабкается! Ну, бывай. Мы тоже домой собираемся. Заходи в гости.
— Кстати, ты еще не стал великим детективом? — усмехнулся Ткач, трогая ямочку на подбородке, делавшую его похожим на капризного мальчика. — Ниро Вульф, а? Если что — приду к тебе за консультацией. Может быть, не возьмешь с меня деньги?
— Может, и не возьму, — буркнул Громов. — Может, даже не приму. «Куда мне до тебя, хоть ты в Париже не был», — пропел он, перефразируя Высоцкого.
Ему было прекрасно известно, что Сергей принимал активное участие в том, чтобы его, Виталия, выгнали из полиции.
Завистливый до безобразия, он завидовал всему: богатому дяде, успехам Громова, ни одного дела не превратившего в висяк.
Сергей рассказывал, что с детства мечтал стать следователем, однако на юрфак не попал, пришлось получить среднее образование и пройти долгий путь от боксера с неудавшейся карьерой, охранника с подмоченной репутацией до опера.
В тот момент, когда это чудо света (именно так именовал его Громов) явился в полицию, чтобы устроиться на работу, им требовались люди. Так Ткач и оказался на оперативной работе. Это занятие ни в коей мере нельзя назвать легким. Оперативник собирает информацию и не пропускает важные улики. Правда, следует оговориться: если это хороший оперативник. Плохой же и с людьми поговорить не умеет.
Так вот, Ткач был именно плохим оперативником и, на его несчастье, настолько тупым, чтобы этого не понимать. Отсюда патологическая зависть к блатникам или везунчикам (талантливые и трудолюбивые делились им на две категории).
Громов относился к везунчикам и не избежал ненависти Ткача.
Иногда Виталий задавался вопросом: почему такие, как Серега, прошли аттестацию в отличие от него, пока Каширский не объяснил ему, что бывший боксер грешит стукачеством и порой заходит в кабинет полковника, чтобы заложить коллег.
