Фридриху даже показалось, что в его водянистых серых глазах блеснули веселые искорки.
— Да, мать могла ничего не знать, — лающим голосом произнес он. — Мы бережем своих матерей. Да, вы правы, следует поискать других свидетелей. Подключите к поиску всех. И развесьте по городу листовки. За голову этой Авдеевой обещайте десять тысяч марок. Не может быть, чтобы никто ничего не видел и не слышал.
Сыны Рейха поспешили к своим товарищам, и вскоре гестапо заполнилось людьми, которые были виноваты лишь в том, что жили в соседнем с горисполкомом доме. Некоторые из них признались, что видели, как грузили чемодан, даже назвали грузчиков. Двух парней, на днях собиравшихся бежать к партизанам, доставили в гестапо, и один из них, грубоватый и сильный с виду, раскололся еще до того, как до него дотронулся фашистский палач.
— Я понял, что начальник приказал шоферу ехать в горы в южном направлении, — угодливо извиваясь перед Майном и делаясь похожим на кривой вопросительный знак, проговорил он. — Там есть какая-то станица в горах, а начальник банковского отделения — знакомый Павла Николаевича. Больше ничего не удалось понять: начальник говорил полушепотом.
Услышав его признание, командир зондеркоманды сразу поверил парню, вызывавшему у него тошноту. Предатели с вражеской стороны всегда вызывали гадливость.
Альфред считал, что они предадут кого угодно, и был категорически против, чтобы их отправляли в Германию в разведшколы. Такие, попав в руки НКВД, сразу расколются. Страна зря потратит на них силы и деньги. Однако это были приказы свыше, и Альфред, как хороший солдат, привык их выполнять.
Он распорядился, чтобы начальство получило все необходимые данные и наконец отыскало проклятый грузовик.
По словам молодого плечистого предателя, грузовик был старый и разбитый и волей-неволей вскоре должен был оказаться в руках солдат Рейха. Вычислить название станицы не представляло труда.
Глава 12
Белогорск, наши дни
На этот раз Вадим Сергеевич не ждал племянника возле ворот, но для его приезда все приготовил. Домработница Гуля накрывала на стол, и Громов, несмотря на то, что недавно поужинал, сглотнул слюну: женщина приготовила его любимый гратен.
Бывший полицейский, которому не раз и не два приходилось утолять голод в столовых и кафе, всегда удивлялся, почему такое незатейливое блюдо никто, кроме Гули, симпатичной черноволосой татарки, не мог приготовить как нужно. Впрочем, Гуля из любого блюда ухитрялась сообразить шедевр, даже из простой яичницы.
— Здравствуйте, Гуля. — Виталий улыбнулся и получил в ответ приветливую открытую улыбку. — Вижу, сегодня кухарили специально для меня. Дядя и Света гратен не жалуют.
— А что жалует наша Света? — фыркнула домработница, поправив платок, из-под которого и так не выбивался ни один волосок. — Начитается, наслушается всякого и начинает читать мне лекции о раздельном питании и о вреде продуктов. — Она хихикнула, как заводная девчонка, и подмигнула: — Впрочем, если уж ваша сестричка голодная, ее ничто не остановит. А вот и наш Вадим Сергеевич… — Гуля обернулась к лестнице, с которой спускался дядя.
Виталий впервые за все скорбные дни обратил внимание, что еще не старый человек шаркал, как столетний старик, а ведь еще недавно выглядел таким молодцом. Не каждый выдержит смерть своего ребенка…
— Не здороваюсь, потому что сегодня уже виделись. — Вадим Сергеевич похлопал Громова по плечу: — Мой руки — и сразу за стол. — Виталий с пионерским рвением исполнил его просьбу и присел рядом. — Светы нет, она куда-то укатила со своим патлатым, думаю, в кабак, где он наберется за ее счет, изображая сочувствие. Но я ее не удерживал — хотел поговорить с тобой. — Он тяжело опустился на стул с высокой спинкой.
— Пока мне известно только то, что она паршиво готовит, — признался Виталий. — Но это не умалит твоих чувств к ней. (Воронцов всегда славился своей чуткостью, как и его покойная жена.)
— Тебе она не нравится, — констатировал он. — Странно! Эта девочка не сделала нам ничего плохого.
— Видишь ли, я действительно не ощущаю к ней родственные чувства, — откровенно сказал Громов. — И может быть, это завтра подтвердит анализ.
Вадим Сергеевич болезненно сморщился.
— Не говори так, ради бога, — взмолился он. — Я мечтаю, чтобы эта девочка оказалась моей дочерью. Мечтаю, потеряв одного ребенка, приобрести второго. И прошу тебя, не отзывайся о ней плохо. Если Маша груба, необразованна, ленива, в этом виновата не только Марина, но и я.
— Гратен-то берите. — За разговором оба забыли о присутствии Гули, напряженно следившей за их трапезой. — Я старалась. — Женщина обиженно поджала пухлые губы, чуть тронутые розовой помадой.
Глядя на ее еще красивое смуглое лицо — лицо восточной красавицы (таких обычно изображают на обложках арабских сказок: тонкий стан, правильные черты лица, густые волосы, чуть раскосые глаза), Громов вспомнил, что когда-то Леонид рассказывал ему о вспыхнувшей симпатии между дядей и домработницей, все еще сохранившей красоту, которая вспыхнула так сильно, что Вадим Сергеевич собрался жениться.
Но дети встали плотной Берлинской стеной, напомнив Гуле о ее месте в этом доме, и домработница однажды сама намекнула хозяину, что негоже кухарке садиться за стол с господами — плохая примета. Тогда Виталий отчитал брата. От Гули веяло уютом, спокойствием — тем, что обожает любой домашний мужчина. Дети лишили отца покоя и крепкого плеча, оставив в одиночестве, а потом один из них ушел навеки.
— Да подождите, Гуля, скоро от ваших блюд ничего не останется. — Детектив взял в руки вилку и нож и принялся бойко ими орудовать.
Вадим Сергеевич ни к чему не притронулся, коротко бросив:
— Как вижу еду — так поминки вспоминаю. Гуля стол накрывала… Строго-настрого запретила в кафе идти…
— Потому что моя стряпня лучше, — отозвалась женщина и вздохнула: — Вы, Вадим Сергеевич, теперь вообще не сможете есть то, что я готовила? Может, мне лучше уйти, а вы найдете себе кого-нибудь другого?
Воронцов замахал руками, напоминая ветряную мельницу и Дон Кихота в одном лице:
— Да что вы, дорогая, у меня и в мыслях такого не было! — Он принялся быстро есть салат, причмокивая, явно демонстрируя, как ему нравится кушанье. — Для этой бедной девочки я сделаю все, что смогу, — сказал он, щелкнув длинными пальцами с ухоженными ногтями (дядя ходил на маникюр и говорил всем, кто осмеливался критиковать его за это: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Кстати, цитата из «Онегина», которого вы, батенька, наверное, не читали»). — Это мой долг. А теперь пойдем спать, мой дорогой. Свету дожидаться не станем. Она может явиться под утро.
Виталий не возражал.
Глава 13
Армавир, 1942 год
