— Ладно, хватит философствовать, — он решил поставить точку в бесполезном разговоре. Такие, как Маша, всегда считают себя правыми, поэтому им ничего не докажешь. — Доедай бутерброды — и поехали в магазин. Как я обещал, без обновки тебя не отпущу.
Глаза-черносливы вспыхнули огнем.
— Вот это дело, — обрадовалась она, — а то вздумал учить меня жизни. Тоже мне, Менделеев!
Громов решил, что девушка перепутала великого химика с великим педагогом — Макаренко. А впрочем, какая уже разница. По магазинам так по магазинам.
Детектив очень надеялся, что ее аппетиты не окажутся безразмерными: на его карте осталось не так чтобы очень.
Залпом выпив совсем холодный кофе, он увлек девушку к машине. Любопытные бабули пялились на парочку, соображая, кем приходится Виталию эта дама в рваных джинсах, однако это его не беспокоило. Во всяком случае, видели они ее последний или предпоследний раз. Вечером девушка вернется домой или переедет к своему отцу.
Глава 17
Краснодарский край, 1942 год
Федор сдержал слово. Через полчаса старая повозка с огромными колесами, доверху нагруженная скарбом двух семей и черным чемоданом, где, кроме сокровищ, лежали сорок тысяч рублей, взятых из банка, заскрипела по проселочной дороге. Мужчины курили и что-то обсуждали, женщины, прижавшись друг к другу, как две сестры, смотрели по сторонам, словно пытаясь запомнить родные места.
— Господи, Яша, что это? — Татьяна вдруг забилась, как подстреленная птица, указывая рукой на рощицу, из которой медленно, как похоронная процессия, выезжали мотоциклы, за ними вереницей шли грузовики.
— Немцы! — прошептал Федор. — Ну, ребята, теперь только на Бога уповать. Поможет нам — проскочим.
Женщины тихонько застонали:
— Ой, лишенько нам!
— Молчите, бабы! — прикрикнул на них Притула. — Все испортите. Татьяна прикрыла рот рукой и, как завороженная, смотрела на немцев, молодых и не очень, в серых гимнастерках, скалящих зубы и что-то лопочущих на своем лающем языке.
Федор не остановил лошадь, и каурая кобылка продолжала путь как ни в чем не бывало, пока первый мотоцикл едва не уперся ей в грудь. Она встала, перебирая ногами и раздувая ноздри, явно недовольная остановкой.
Высокий блондинистый немец с острым носом выскочил из мотоцикла и подошел к повозке.
Внутри у Якова все похолодело, но ему удалось выдавить из себя почтительную улыбку. Немец, видимо, кое-как изъяснялся на ломаном русском языке, поэтому товарищи и доверили ему беседу.
— Куда ехать? — Он, не слушая ответа, стал рыться в свертках. — Что везеть?
— Вещи здесь наши, — проговорил Яков Михайлович и быстро распаковал один из свертков. Сверкнули белизной кальсоны. — Одно белье везем.
Немец пощупал кальсоны, словно не доверяя ездокам, и оскалился:
— Куда ехать?
— В Армавир, к сестре, — ответил Притула. — Пропустите нас, господин офицер.
Вряд ли немец был офицером, скорее ефрейтором, и повышение в звании ему явно польстило. Он улыбался, благоухая незнакомым одеколоном с резким запахом, показывая великолепные белые ровные зубы.
Его товарищи выглядели счастливыми и самодовольными. Еще бы, они победители! Гитлеровская армия уверенно двигалась в глубь огромной страны, почти не встречая сопротивления.
Немец постучал по чемоданам пальцем с коротким чистым ногтем:
— Тоже белье?
— Одеяла, подушки, простыни, — загнусавил Федор. — Не с пустыми же руками к сестре тащиться.
Немец поскреб ногтем кожу черного чемодана. Сердце у Притулы замерло от страха. Если сейчас гитлеровец попросит открыть его… Но тот, упоенный успехами великой Германии, лишь махнул рукой.
— Можно ехать, — проговорил он, тщательно выговаривая слова, и что-то пролаял друзьям.
Те захохотали, а Федор, незаметно перекрестившись, стеганул лошадь кнутом, и каурая кобылка, осмеянная немцами, поволокла телегу с бесценным грузом.
Немного проехав по проселочной дороге, Яков направил лошаденку в лес. Там были партизаны, это он знал, однако точного местонахождения хотя бы одного из девяноста отрядов Притула не знал. Сынишка командира никогда не рассказывал, где скрывается отряд его отца, не доверял даже Якову Михайловичу, хотя охотно исполнял его поручения и носил партизанам еду и одежду.
— Ой, лишенько! — запричитала Зинаида, дрожа как осиновый лист. Страх перед немцами еще преследовал ее. — Ты уверен, Яша, что к партизанам попадем? Что, если опять в логово к этим зверям? Не пощадят они нас!
— Цыц! — прикрикнул на нее Федор, и женщина замолчала, нервно сжимая и разжимая пальцы больших натруженных рук.
Притула гнал лошадь в самую гущу леса. Кобылка шла, не разбирая дороги, а впрочем, уже никакой дороги не было, так, отдельные колеи, сильно заросшие травой. Каурая остановилась только тогда, когда два человека с винтовками преградили ей путь, и обиженно заржала. Один из мужчин, совсем молодой, почти подросток, с едва пробивавшимся светлым пушком над верхней губой, подошел к телеге.
— Куда путь… — начал было он, но осекся и удивленно спросил: — Дядя Яша? Дядя Федя? Что вы тут делаете?
Мужчины узнали пятнадцатилетнего сына их станичника Василия Крапивина, Сашу.
— Здравствуй, Санек, — радостно отозвался Притула. — Кажется, к вам мы, ежели вы партизанский отряд. Вот, от немцев бежали.
Второй, в котором соседи не сразу, но признали хромого мужика — сапожника Петра, жившего на окраине станицы, тоже заулыбался:
— Вот так встреча. Давно пора бы вам нас найти. Пойдем к командиру. — Он взял каурую под уздцы, и телега, скрипя и фыркая, потащилась между деревьями.
Они блуждали запутанными тропинками минут десять, пока не вышли к большой, огороженной высокими соснами, словно ограда, окаймлявшими ее со всех сторон, полянке. Несколько мужчин в гимнастерках сразу поднялись, вскинув оружие, но Саша замахал руками и закричал:
— Свои, братцы, свои!
— Не все здесь из Безымянной, — пояснил Петр, — некоторые из соседних станиц прибились. Так что первые дни будут к вам настороженно относиться, но вы не обращайте внимания.
— Петя, мне нужно к командиру, — сказал Яков Михайлович. — Ты Федора с женщинами где-нибудь пока размести, а меня сразу к вашему начальству. Скажи, подарочек есть.
— Санек, отведи Якова к Семену, — попросил хромой, — а я остальным их места покажу. С местами пока туго.
Яков молодцевато спрыгнул с телеги и пошел за подростком, отмечая недетскую серьезность Саши, еще недавно босоногим хлопцем носившегося по станице и кидавшего камни в соседских кур, вызывая гнев их хозяек. Он подумал, что война делает из мальчиков мужчин, из девочек — женщин, лишая их детства.
