– Потому что она нарочно подстроила эту ситуацию, вот почему, – прохрипел он. – Она хотела быть пойманной. Возможно, это она позвонила в полицию. Вам это не приходило в голову?
– Чтобы выставить себя преступницей? – не поверил собственным ушам Питт.
Лицо Наррэуэя исказила страдальческая гримаса.
– Дело еще не дошло до суда. Подождите, и вы услышите, что она там скажет. Пока что, если Талбот говорит правду, она вообще молчит как рыба. Но что, если в последний момент она передумает или будет вынуждена признать, что это Райерсон застрелил Ловата в приступе ревности? – Наррэуэй голосом постарался передать тон, каким она это скажет. – Да, она пыталась скрыть убийство, потому что она любит Райерсона, да, она сильно переживала, что из-за нее он решился на такой шаг, ведь ей хорошо известен его вспыльчивый характер – но она не может его больше защищать и не намерена ради него идти на виселицу.
Наррэуэй с вызовом посмотрел на Питта – мол, что ты на это ответишь?
Питт был ошарашен.
– Но зачем ей это? – спросил он. Увы, не успел он это сказать, как в его голове мгновенно возникли самые уродливые причины, как личные, так и политические.
Наррэуэй смерил его уничижительным взглядом.
– Она египтянка, Питт. Первым делом на ум приходит хлопок. У нас в Манчестере уже творятся беспорядки. Причиной всему – цены. Мы хотели бы их снизить, Египет – поднять. С тех пор как гражданская война в Америке лишила нас поставок хлопка из южных штатов, мы были вынуждены закупать его в Египте. Но уже по другим ценам. Европейская промышленность наступает нам на пятки. Империя нам нужна не только для того, чтобы покупать, но и продавать.
Питт нахмурился.
– А разве мы не покупаем практически весь египетский хлопок?
– Разумеется, покупаем! – раздраженно воскликнул Наррэуэй. – Но если условия сделки не устраивают одну сторону, в конечном итоге от этого страдают обе стороны, ведь они склонны их нарушать. Райерсон – один из немногих, кто способен заглянуть в будущее дальше, нежели на ближайшую пару лет, и добиться подписания соглашения, которое бы устроило и египтян как производителей хлопка, и британских ткачей. – Наррэуэй нахмурил брови. – И давайте не будем забывать про такую вещь, как египетский национализм. Мы ведь не хотим снова посылать к его берегам канонерки! За последние двадцать лет мы уже один раз подвергали Александрию обстрелу! – Питт поморщился, Наррэуэй же с жаром продолжил: – Плюс религиозный фанатизм. Думаю, мне нет необходимости напоминать вам про восстание в Судане?
Питт не ответил. Как можно забыть осаду Хартума и убийство генерала Гордона?
[4]
– И наконец, – подвел итог Наррэуэй, – личная выгода. Или же обыкновенная ненависть, или неприязнь. Вам нужно что-то еще?
– Прежде чем дело будет передано в суд, мы должны знать правду, – ответил Питт. – Но я и не уверен, что это нам поможет.
– Вот и сделайте так, чтобы помогло! – процедил сквозь зубы Наррэуэй. Он буквально задыхался от негодования. – Если Райерсон будет признан виновным, правительство будет вынуждено поставить на его место Хоулетта и Мейберли. Хоулетт пойдет на уступки здешним рабочим и постарается снизить цену так, что это разорит египтян. Несколько лет мы будем купаться в деньгах, как вдруг! – беда, бедность. У Египта не станет хлопка, чтобы его нам продавать, и денег, чтобы покупать у нас готовые ткани. Возможно, дело кончится восстанием. Мейберли же пойдет на уступки египтянам, и тогда беспорядков нужно ждать у нас в Мидленде. На подавление их будет брошена полиция, а может быть, даже армия.
Наррэуэй умолк и перевел дыхание, как будто хотел что-то добавить, однако передумал и повернулся спиной к Питту.
– Пока что все говорит о том, что эта женщина виновна, а Райерсон – ее добровольный сообщник. – Наррэуэй назидательно ткнул в воздух пальцем. – Нам нужен иной ответ. Выясните как можно больше о Ловате. Кто еще мог его убить? Кто он сам такой? Каковы были его отношения с этой женщиной? Хочется надеяться, что для его убийства у нее имелись какие-то причины, – сказал Наррэуэй без особой надежды в голосе. И все же Питта не оставляло ощущение, что под маской недовольства Наррэуэй цеплялся за тоненькую ниточку веры, что случившемуся есть иное, лучшее объяснение.
– Вы неплохо знаете Райерсона, сэр, – произнес он. – Если эта женщина предстанет перед судом, даст ли он ей оговорить его? Если он в чем-то виноват, подаст ли он сначала в отставку, чтобы его судили уже не как члена кабинета?
Наррэуэй по-прежнему стоял к нему спиной, пряча лицо.
– Возможно, – согласился он. – Но я пока не готов требовать, чтобы он это сделал, пока не получу веских доказательств того, что он причастен к убийству Ловата.
Судя по тону, каким были сказаны эти слова, по его неподвижно застывшей фигуре, Наррэуэй давал понять, что их разговор окончен. Свет, падавший из узкого окна, слегка подсвечивал его темные волосы.
– Доложите мне завтра, – приказал он. Питт направился к двери. Наррэуэй в самый последний момент повернулся к нему. – Питт!
– Слушаю, сэр.
– Я взял вас в Особую службу, потому что Корнуоллис сказал мне, что вы лучший детектив во всем Лондоне и хорошо знаете общество. Действуйте как можно осторожнее, но правду все-таки выясните.
Это была констатация факта, но также вопрос и даже мольба. На миг Питту показалось, что Наррэуэй просит его помочь неким образом, какой он сам не может ни назвать, ни объяснить. Но затем это впечатление прошло.
– В общем, действуйте, – сказал Наррэуэй.
– Слушаюсь, сэр, – повторил Питт. Сказав это, он вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.
Выйдя от Наррэуэя, он направился прямиком в департамент, где примерно в течение года до своей смерти работал Ловат. Естественно, полиция уже побывала там. Этот факт уже успел стать достоянием гласности и даже попал в некролог Ловата. Поэтому, когда Питт прибыл туда, его без особой радости встретил Регнелл, чиновник в возрасте сорока с небольшим лет, который, похоже, уже успел ответить на все самые предсказуемые вопросы.
Регнелл стоял в тихом, скромно обставленном кабинете, окна которого выходили на конюшни Конной гвардии, и терпеливо, но без особого интереса смотрел на Питта.
– Не знаю даже, что еще я могу вам рассказать, – сказал он, жестом приглашая Питта сесть в кресло напротив его рабочего стола. – У меня нет никаких объяснений, кроме самого очевидного: похоже, он надоедал этой женщине, и она, не зная, как ей от него избавиться, выстрелила в него… либо в целях самообороны, либо, что более правдоподобно, потому что его навязчивость ставила под удар ее нынешние отношения. – По лицу Регнелла промелькнула тень брезгливости. – И, предвосхищая ваш вопрос, скажу: я не знаю, каковы они.
