Наррэуэй скривил губы.
– Считается, что полицию вызвала она сама или же поручила это сделать слуге. Если это была месть за ту египетскую резню, то, возможно, он тоже причастен к этой истории.
Наррэуэй нахмурил лоб. Его лицо было перекошено гримасой ужаса. Он смотрел прямо перед собой, на некое жуткое зрелище, видимое лишь его внутреннему взору.
– Насколько я понимаю, суд вызовет этого свидетеля в понедельник, – сказал он, не глядя на Питта.
– Думаю, да, – ответил тот. – И он подтвердит наличие умысла.
– И тогда она возьмет слово и поведает всему миру почему, – закончил его мысль Наррэуэй тихо, но твердо. – А потом газеты наперебой повторят ее рассказ. Не пройдет и нескольких часов, как эта история станет достоянием всей страны, а потом и всего мира. – Говоря эти слова, Наррэуэй выглядел каким-то побитым. – Египет рванет, как пороховая бочка. По сравнению с этим Махди и суданская резня покажутся детскими играми, как если бы Гордон в Хартуме просто играл в солдатики. И мы неизбежно потеряем Суэцкий канал.
Наррэуэй весь напрягся и сжал кулаки.
– Боже! Какое жуткое фиаско. Мы были обречены на него с самого начала, не так ли?! – Это был не вопрос, а возглас отчаяния.
– Ничего не понимаю, – медленно произнес Питт, как будто нащупывая в потемках догадок верную дорогу. – Почему именно сейчас? Если даже она приехала в Лондон не просто так, если втянула в это дело Райерсона, якобы задавшись целью вернуть в Египет хлопкопрядильную промышленность, если убила Ловата, чтобы разоблачить резню двенадцатилетней давности, – зачем ей было все это делать? – Он посмотрел на Наррэуэя. – Не проще ли было во всеуслышание заявить об этом в Египте? Факты налицо. Тела можно было найти и эксгумировать. Три с половиной десятка людей, застреленных, а затем преданных огню. На их останках наверняка бы нашли следы пулевых ранений, осколки костей, которые бы свидетельствовали о том, что тот пожар не был случаен. Зачем ей понадобилось это убийство и этот суд? К чему рисковать собственной жизнью? Если им известно про те давние кровавые события, то по сравнению с разоблачением резни, которую устроила наша четверка, убийство одного солдата, замешанного в этой истории, – это ничего не значащая ерунда. Я бы даже сказал, величайшая глупость.
Наррэуэй в упор посмотрел на него.
– Что, собственно, вы хотите сказать, Питт? Что ею кто-то манипулирует? Что она лишь орудие в чьих-то руках?
– Похоже на то, – согласился Питт. – Какой смысл кому-то втягивать в это дело Райерсона?
– Ради громкого скандала, – тотчас ответил Наррэуэй. – Убийство второстепенного дипломата мало кого заинтересует. А вот причастность к этой истории Райерсона заставит взяться за перо всех журналистов Европы. Если египетская резня получит на суде в Олд-Бейли огласку, можно быть уверенным: о ней узнают не только Британия и Египет, но и почти весь остальной мир. Такое невозможно замять. Станут известны не только зверство, нечеловеческая жестокость, весь ужас происшедшего, но и то, какими глупыми или, наоборот, некрасивыми способами с тех пор кое-кто пытался замять эту историю.
– Поэтому Аеша приехала в Лондон, уверенная в том, что помогает вернуть в Египет хлопкопрядильные фабрики, но тот, кто отправил ее сюда, наверняка имел на уме нечто другое? – Для Питта теперь это была лишь половина вопроса. Наконец то, что он узнал про Аешу в Александрии, начало складываться в целостную картину. В Египте он буквально открыл для себя эту женщину. И вот теперь ее предали снова, на этот раз ценой ее собственной жизни. Оставался один-единственный вопрос.
– Каким образом ее убедили убить Ловата? Что ей сказали? – задумчиво произнес он вслух. – Или же она его не убивала?
Наррэуэй уставился на него растерянным взглядом.
– Не знаю, – ответил он, когда вновь обрел дар речи. – Но если не она, то кто?
– Я тоже не знаю. – Питт встал со стула. Его душил гнев – за Аешу, за Райерсона, которых явно подставили, за всех людей, которые будут втянуты в водоворот новых кровавых событий в Египте, получи эта история огласку. От красоты и гостеприимства Александрии ничего не останется, как ничего не останется от жизни людей, чьи лица он видел там, пусть даже не зная их имен. И как жаль, что он их не знал! В его душе кипел настоящий котел эмоций. Он чувствовал, как разрывается между жалостью то к Аеше, то к Райерсону, сам не зная, во что ему верить.
– Добейтесь для меня разрешения, я навещу ее в тюрьме! – произнес он, и это была не просьба, а требование.
– Я смогу это сделать только утром, – ответил Наррэуэй. – Вам придется подождать, – добавил он, посмотрев на Питта. – Ее еще не признали виновной, и у нее есть права. Она все еще находится под защитой египетского посольства. Обещаю, что завтра во второй половине дня вы получите пропуск.
Питт не стал спорить, ибо выбора у него не было.
***
На следующий день после бессонной ночи, наполненной обрывочными кошмарами и почти невыносимым напряжением, он уже в полдень был в кабинете Наррэуэя. Он прождал в одиночестве почти два часа. Наконец Наррэуэй вернулся с конвертом в руках, который вручил ему без каких-либо объяснений.
– Спасибо, – поблагодарил его Питт. Посмотрев на написанные от руки строки, он слегка оторопел, хотя и не подал виду. – Я отправлюсь туда прямо сейчас.
– Ступайте, – согласился Наррэуэй, – прежде чем они передумают. И еще, Питт, будьте осторожны. На карту поставлено слишком многое. Тех, кто стоит за всем этим, вряд ли будут мучить угрызения совести, если им понадобится избавиться от какого-то там полицейского.
Питта как будто ударило током.
– Отлично знаю! – огрызнулся он и, бросив через плечо слова прощания, поспешил выйти вон. Не хотелось, чтобы Наррэуэй догадался, какие страшные мысли обуревают его. Питту и раньше доводилось смотреть в лицо опасности. Патрулировать темные закоулки лондонских трущоб и ни разу с ней не столкнуться было просто невозможно. Но теперь это была совершенно иная ситуация – заговор таких гигантских масштабов, которых раньше он даже не мог себе представить. На карту были поставлены не амбиции одного человека, а судьба целой страны, которая легко может превратиться в бурлящий котел смерти и бессмысленного саморазрушения.
Остановив первый же кеб, он велел извозчику как можно скорее отвезти его к Ньюгейтской тюрьме. Прибыв к ее воротам, он прямиком направился к старшему надзирателю и показал полученный от Наррэуэя пропуск. Надзиратель дважды прочел бумагу, после чего посовещался с начальником. Наконец, когда терпение Питта грозило вот-вот лопнуть, надзиратель проводил его к камере, в которой содержалась Аеша Захари, и отомкнул дверь.
Питт шагнул внутрь. Тяжелая стальная дверь с лязгом закрылась за ним. Женщина, которая обернулась к нему, потрясла его до глубины души, и он на миг утратил дар речи. На основе того, что он знал и что видел в Александрии, он уже составил для себя ее мысленный портрет, даже не заметив при этом, как древние городские предания повлияли на его воображение. Он ожидал увидеть смуглянку с блестящими, цвета воронова крыла волосами, томную, с полным соблазнительных изгибов телом, среднего роста, а может, даже чуть ниже.
