Она же оказалась очень высокой, лишь дюйма на три ниже его самого, стройная и изящная. На ней было светлое шелковое платье, какие он видел на женщинах в Александрии, однако более аккуратного кроя. Но больше всего его поразила ее кожа – почти черная; ее волосы напоминали шапочку, темную и гладкую, плотно облегающую идеальной формы голову. Черты ее лица были не просто прекрасными, они были утонченными, делая ее похожей на некое произведение искусства. Однако все ее тело дышало жизненной силой. Питт не сомневался: перед ним живая женщина, египтянка. Но не дочь современного средиземноморского исламского Египта, а Египта куда более древнего – коптского. Перед ним была даже не Клеопатра, а сама Нефертити.
– Кто вы? – Ее голос вернул его к действительности. Он был низкий и слегка хрипловатый, однако никакого акцента он в нем не заметил – лишь то, что ее дикция была чуть более четкой, нежели дикция англичанки. За исключением разве что тетушки Веспасии.
– Извините за вторжение, мисс Захари, – машинально произнес он. – Мое имя Томас Питт. Мне нужно поговорить с вами, прежде чем в понедельник суд возобновит работу. Стали известны некоторые обстоятельства, которые, по всей вероятности, не известны вам.
– Можете говорить мне все, что угодно, – ровно ответила она. – Мне нечего вам сказать помимо того, что я уже сказала суду. Поскольку я не могу этого доказать, то не вижу смысла повторять сказанное. Боюсь, вы напрасно тратите свое время, мистер Питт, и мое тоже. У меня его осталось не слишком много, – добавила она без всякого сожаления. И все же под маской мужества Питт прочел на ее лице глубочайшую боль.
Он остался стоять, тем более что сесть было просто не на что, разве что на койку, но чтобы подойти к ней, ему нужно было пройти мимо Аеши, а потом разговаривать с ней, глядя снизу вверх.
– Примерно три недели назад я отправился в Александрию, – начал он. От него не скрылось, как от неожиданности она вся напряглась, однако не проронила ни слова. – Я хотел больше узнать о вас, – продолжил он. – И скажу честно, то, что я узнал, меня удивило.
По ее лицу промелькнула тень улыбки, но тотчас исчезла. Казалось, она обладала неким даром замирать на месте, причем он не сводился лишь к отсутствию движения. Скорее то был внутренний контроль, умиротворение духа.
– Я полагаю, вы приехали в Англию, чтобы убедить Райерсона повлиять на хлопкопрядильную промышленность, чтобы египетский хлопок обрабатывался там, где он произрастает. Чтобы в стране вновь возникли хлопкопрядильные и ткацкие фабрики, как то было во времена Мухаммеда Али
[12].
И вновь его слова застали ее врасплох. И хотя она лишь на миг задержала дыхание, Питту этого мига хватило, чтобы уловить ее растерянность.
– Чтобы труд приносил вашему народу процветание, – добавил он. – Увы, это было верхом наивности. Знай вы, какие деньги вложены в хлопкопрядильные фабрики Англии, сколько влиятельных людей заинтересованы в их работе, вы бы наверняка поняли, что никто, даже такой высокопоставленный человек, как Райерсон, не в состоянии что-либо изменить.
Аеша открыла было рот, как будто хотела возразить, однако передумала и молча отвернулась от Питта. Свет мерцал на ее безупречно гладкой коже, словно полированный шелк. Питт отметил ее высокие скулы, длинный прямой нос, чуть раскосые глаза. Это было лицо, полное страсти и безграничного достоинства и одновременно, как ни странно, юмора. Тоненькие лучики морщинок, которые он сумел рассмотреть, будучи рядом с ней, были как бы отпечатками смеха, впрочем, не только от смеха, но также от острого ума и склонности к иронии.
– Думаю, тот, кто отправил вас сюда, знал, что вам никогда не достичь успеха, – продолжил Питт. Он не был уверен, то ли за окном пробежала тень, то ли же ее тело окаменело под шелковыми складками платья. – Думаю, его цель была иной, – добавил он. – И судьба хлопкопрядильной промышленности была нужна ему лишь в качестве предлога для вашего приезда сюда, ибо он понимал, что вы посвятите этому делу все свои усилия.
– Вы ошибаетесь, – ответила она, не глядя на него. – Если я была наивна, то заплатила за это высокую цену. Однако я не убивала лейтенанта Ловата.
– Но готовы пойти за это на виселицу? – удивился он. – И не одна, а вместе с Райерсоном?
Она сжалась, как будто Питт ударил ее, однако не издала ни звука и не сдвинулась с места.
– Вы считаете, что поскольку он министр, то это сойдет ему с рук и его отпустят на свободу? – спросил Питт.
Наконец она повернулась к нему. Ее глаза были широко раскрыты и казались почти черными.
– Неужели вы не понимали, что у него могут быть враги? – спросил Питт громче, нежели намеревался. Увы, ему было не до учтивости. Будь он с ней вежлив, она наверняка попытается уйти от правды. – Однако тот, кто послал вас сюда, преследовал цели куда более далекоидущие, нежели Египет или Манчестер.
– Неправда. – Она произнесла это как само собой разумеющийся факт. В первый миг Питт не заметил ни в ее голосе, ни в глазах сомнения. Но только в первый. Впрочем, она тотчас поспешила овладеть собой.
– Если Ловата убили не вы, то кто? – тихо спросил он. Он пока еще не решил для себя, рассказывать ей про устроенную Ловатом и его приятелями резню или хотя бы намекнуть. В данный момент он внимательно наблюдал за ней в надежде уловить на ее лице выражение, пусть самое мимолетное, которое выдало бы ненависть, подтолкнувшую ее к убийству Ловата. Увы, пока что он ничего не увидел, даже легкой тени.
– Я не знаю, – просто ответила она. – Но вы говорите, что это никак не связано с хлопком. Тогда с чем?
Было невозможно поверить, что она знала. А если нет, и скажи он ей правду, заставит ли любовь к родной стране – или же простое желание справедливости – ее заговорить, возможно, даже найти оправдание своему преступлению? Смягчит ли судья ей приговор, когда узнает об этом? Лично он сам наверняка бы смягчил.
– С иными политическими причинами, – уклончиво ответил он. – С желанием предать гласности одно старое преступление с тем, чтобы спровоцировать беспорядки, даже восстание.
– Вроде восстания дервишей в Судане?
[13] – упавшим голосом спросила она.
– А почему нет? Зная то, что известно вам сейчас, неужели вы считаете, что у вас имелся хотя бы малейший шанс повлиять на ситуацию с хлопком до того, как изменится ситуация политическая и финансовая, независимо от того, во что верил и на что надеялся мистер Райерсон?
Аеша Захари на несколько мгновений задумалась.
