— А ты что здесь делаешь? — Николай Модестович не скрывал своего недовольства от того, что давний соперник остался за столом. — Тебя уже много лет не было в жизни учителя. Вот и сейчас уйди, оставь в покое его память.
— Ты особо-то не напрягайся, Колька. — В голосе Бориса звучала насмешка. — Я имею точно такое же право здесь быть, как и ты. И да, кстати, именно меня Леонид Федорович просил озвучить его завещание, если с ним что-то случится.
— Завещание? — встрепенулся Ровенский. — Ты хочешь сказать, что Свешников оставил завещание?
— Конечно. — Галактионов пожал плечами. — У него не было прямых наследников, и, конечно, его волновало, куда после его смерти попадут его рукописи, книги и те остатки антиквариата, которые ты не успел прибрать к рукам.
— Прекрати свои инсинуации.
— Да ладно, Коль. Мы все тут знаем, что я прав. И Свешников про это знал, только жалел тебя. В общем, его настоящее завещание, составленное по всем правилам около месяца назад, лежит у нотариуса. А у меня есть его копия, потому что Леонид Федорович хотел, чтобы я сразу после его смерти вас всех с ним ознакомил.
Завещание старого профессора было очень простым. Свои рукописи и библиотеку Свешников завещал университету. Квартиру — домработнице и сиделке Клавдии Васильевне, ютившейся вместе с семьями своих взрослых детей в двухкомнатной хрущевке. Письменный стол, старинный, из резного дуба — другу Федору Золотареву (в этом месте своего рассказа Федор Иванович выразительно постучал пальцами по столешнице, за которой сидел, и Соня поняла, что это и есть тот самый свешниковский стол), часть картин — областной картинной галерее, где работала Мария Склонская, антикварную коллекцию — Николаю Ровенскому.
В этом месте Николай Модестович довольно улыбнулся, но тут же снова нахмурился.
— А что он завещал тебе?
— Мне? — Галактионов, казалось, удивился. — Ничего.
— Как? Совсем ничего?
— Совсем, — пожал плечами Борис.
Глаза Ровенского светились таким торжеством, что всем присутствующим стало неловко.
— Вот, — он поднял вверх указательный палец, — даже после своей смерти Леонид Федорович ясно дал понять, как именно он к тебе относился. И это высшая справедливость, я считаю. Ты его много лет назад предал, погнавшись за длинным рублем. И теперь не можешь рассчитывать ни на что из его наследия.
— Да я и не рассчитываю. — Галактионов снова усмехнулся. — В течение полугода завещание вступит в силу, и все наследники смогут получить то, что им причитается.
В глазах Ровенского пылал непонятный Золотареву огонь. Выглядел он так дьявольски, что Федору Ивановичу, хоть и был он человеком неверующим, захотелось вдруг перекреститься.
— Скажи мне только, библиотека уходит в университет вся? Или есть какие-то исключения? — Голос Николая Модестовича отчего-то звучал хрипло. — Я бы хотел взять на память несколько книг, думаю, что я это заслужил. Или есть опись, которая не позволит мне выбрать то, что я захочу?
В глазах Галактионова, наоборот, прыгали веселые чертенята.
— Нет никакой описи, насколько я знаю, — сказал он. — И да, конечно, все, кто хочет, могут выбрать себе пару книг на память о Леониде Федоровиче. Только ты зря губу раскатал, Коль. Того, чем ты хочешь поживиться, тут нет.
— Ты про Блейка? — Ровенский внезапно совсем осип. — Где книга? Говори, мерзавец.
— Я про Блейка. Все остальные книги в коллекции профессора ничего ценного не представляют. В материальном плане, разумеется. Но Блейк не входит в ту библиотеку, которую Леонид Федорович завещал университету.
— А кому он завещал Блейка?
— Никому, — Галактионов снова пожал плечами. — Я же прочитал завещание от начала и до конца. Там ничего не говорится о Блейке.
— Так где же он? — В голосе Ровенского слышалось отчаяние.
— Коль, Леонид Федорович знал, что ты спал и видел, как наложить на Блейка лапу. Он многое тебе прощал. Многое дал. Но отдать тебе бесценную реликвию, которую он тридцать лет хранил как зеницу ока, он тебе не мог. Он знал, что с тебя станется оспорить завещание или даже украсть книгу. Признайся, ты ведь именно это собирался сделать? Под видом памяти об учителе выбрать из всех книг именно Блейка, да?
— А если и так. Я имею на это право. Я — его любимый ученик. Я все эти годы был рядом с ним. Я обеспечивал его последние годы, создавал ему уют и заботу. Мы с ним много раз говорили об этом, и я просил, я умолял оставить Блейка именно мне.
— Именно поэтому он этого и не сделал.
— Ты знаешь, где книга. Говори. Мерзавец, скотина, урод.
Старому Ивану Склонскому стало плохо от всего этого скандала, и Мария Викентьевна увела его домой. Заперев за ними дверь, Борис Галактионов тоже принялся обуваться.
— Блейк у меня, — спокойно сказал он. — Леонид Федорович отдал мне его три недели назад, оформив дарственную вместе с завещанием. Поверь мне, Коля, она составлена по всем правилам, и у тебя не получится ничего с этим сделать. Только смириться.
— Ты мошенник, — свистящим шепотом сказал Ровенский. Лицо его было страшно. — Ты обокрал Леонида Федоровича. Обманул и обокрал. И меня ты обокрал тоже. Ты за это поплатишься.
В который уже раз Борис Галактионов пожал плечами и ушел, хлопнув дверью.
На этих словах Золотарев закончил свой рассказ, так завороживший Соню, что она какое-то время не могла вымолвить ни слова.
Золотарев с доброй улыбкой смотрел на нее.
— Погодите, Федор Иванович, — жалобно попросила она. — Я, по-моему, запуталась. Получается, что у профессора Свешникова была книга Уильяма Блейка, которую он считал прижизненным изданием. Незадолго до своей смерти он передал эту книгу своему ученику Борису Галактионову, и это очень расстроило Николая Модестовича, который был вторым его учеником. Так сильно расстроило, что тот пообещал отомстить Галактионову. Правильно?
— Да. Ты умеешь вычленять суть из сказанного, девочка. И это очень хорошо.
Соня не обратила ни малейшего внимания на комплимент, который в любой ситуации заставил бы ее покраснеть от гордости.
— Если это действительно было прижизненное издание Блейка, то сколько оно могло бы стоить?
— Не знаю, — старый профессор покачал головой, — я никогда не был силен в антиквариате. Мы с Леночкой никогда не страдали накопительством, а деньги тратили в основном на путешествия, то есть на впечатления.
— Это мы легко узнаем, — подала с дивана голос Лена. — Я спрошу у Вити, и он выяснит по своим каналам. Думаю, что уже завтра я смогу сказать тебе что-то конкретное. Дед, какой же ты прекрасный рассказчик! Я все время про это забываю.
— Да будет тебе.
— Похоже, книга действительно ценная, — задумчиво сказала Соня, — потому что в квартире Галактионовых, очень просто, я бы даже сказала, бедно обставленной, установлены двойные сейфовые двери. Галактионов знал, что его Блейк может вызвать нездоровое внимание. Получается, что Бориса Авенировича и Санька убили именно из-за этой книги. А еще получается, что он знал о грозящей ему опасности, потому что стихи в дневнике Санька прямо на это указывают. И то, что это именно Блейк, — вовсе не совпадение.
