— Нет, — вздохнув, ответил он, потому что то, что сейчас стояло перед ним, даже отдаленно не напоминало представление об идеале женщины, сложившемся у Лаврецкого не далее чем вчера вечером. — Свет, ты бы не входила без вызова, а. Вдруг я занят.
— Но вы же не заняты, — заметила она и присела на подлокотник его кресла.
Эту привычку Феодосий терпеть не мог. Красотка положила руку ему на грудь, чтобы он даже через рубашку почувствовал трепет и тепло ее пальцев с кроваво-красными ногтями. Обычно приветствующий яркий женский маникюр, Лаврецкий внезапно почувствовал тошноту.
— Феодосий Алексеевич, у вас что-то случилось?
От ее неожиданного вопроса Феодосий вздрогнул, как словно его нечаянно облили горячим кофе. Вот почему сейчас на ум пришло именно кофе, который он практически никогда не пил? Именно кофе, а не чай? Кажется, он знал ответ на этот вопрос, но не позволил мыслям снова съехать на Соню.
Почему Светка спросила об этом? Она что-то знает или действует по дурацкому наитию, которое так сильно развито у женщин. И еще у кошек.
— Случилось, — ответил он, вспомнив, что решил от нее отделаться. — Я влюбился.
Черт, она поняла это совсем не так, как он рассчитывал. Ее пальцы пробежались по рубашке, забрались под пуговки, забарахтались там призывно.
— Так это же прекрасно, — сказала она низким контральто.
Он убрал ее руку и встал, отошел к окну.
— Я не в тебя влюбился, Свет. Поэтому насчет «прекрасно» не уверен. — Он знал, что поступает грубо, но решать проблему нужно было радикально, пока она, подобно опухоли, не разрослась до гигантских размеров.
Теперь она поняла, порывисто вскочила, губки дрожат, в глазах обида. Он равнодушно отвернулся к стеклу, в глубине души чувствуя себя скотиной.
Хлопнула дверь кабинета. Все. Теперь можно ждать заявления на увольнение.
Пальцы снова непроизвольно набрали номер Сони. Позвонить или нет?
Позвонить — значит, возможно, невольно подставить под удар. Не позвонить — значит, потом не оправдаться, куда и почему он пропал. Тем более она просила о помощи.
Лаврецкий решительно нажал на кнопку вызова. Что, если отпиленное колесо — это просто случайность, чья-то хулиганская выходка? А даже если и нет, то он сумеет позаботиться о Сониной безопасности. Уж в чем-чем, а в этом он уверен.
— Здравствуйте, Феодосий Алексеевич. То есть простите, просто Феодосий, — услышал он через мгновение и даже зажмурился от счастья, так приятно было слышать ему этот мелодичный голосок. — Как здоровье вашей дочки?
— Добрый вечер, Сонечка. Уже лучше. Температурит помаленьку, но ничего страшного. Спасибо, что вы спросили. А как ваши дела? Не поняли, что не так с тем дневником, о котором вы мне вчера рассказывали?
— Кажется, поняла, — ее голос зазвенел, видимо, от напора чувств. — Я как раз сейчас еду из гостей. У меня есть подруга, дедушка которой рассказал мне много интересного. По крайней мере, теперь я точно знаю, на что именно намекает Саша Галактионов своими записями. И знаю, что мог искать преступник. Если вам интересно, готова рассказать.
Преступник. Слово отозвалось мучительным пульсированием в затылке. А может ли быть наоборот, это за Соней охотится неведомый пока убийца, а Феодосий просто попал в поле его зрения из-за того, что сначала был у Сони в гостях, а потом они вместе ужинали? Может быть, это ей, а не ему изначально грозит опасность.
Боль в затылке усилилась, и он растер его свободной рукой, чтобы заставить ее уняться.
— Мне интересно, — решительно сказал Феодосий. — Вы где сейчас, Соня? Я приеду, и вы мне все расскажете.
— Я домой еду. Минут через десять буду на месте.
— Выезжаю. — Лаврецкий нажал на отбой, выхватил из шкафа куртку, рванул дверь в приемную, не обращая внимания на Светлану (кажется, та рыдала за своим столом), выскочил в коридор и скатился по лестнице.
До Сониного дома он доехал быстро, потому что в пятницу вечером пробки на улице давно уже рассосались.
Было еще светло, хотя и начинало смеркаться. Соня стояла перед входом в подъезд и разговаривала с каким-то высоким дрищем, молодым, но практически лысым. Судя по ее лицу, беседа была не из приятных, и Феодосий сразу напрягся.
Он рывком бросил машину в узкую щель на парковке, вылез наружу, немало не заботясь о чистоте своей куртки. На том боку, которым он невольно прижался к соседнему автомобилю, теперь чернела полоса, ну и наплевать. Подошел ближе, приняв независимый вид, но внутренне сгруппировавшись. Впрочем, опасным дрищ не выглядел.
— Привет, — сказал он и поцеловал Соню в висок, словно отпечатывая на ней свое право владения.
Она уставилась на него в крайнем изумлении, а на лице дрища тут же отразилась ненависть.
Феодосий хорошо знал жизнь, и людей он знал хорошо, поэтому голову мог дать на отсечение, что причина этой ненависти крылась в классовых различиях. Стоящий перед ним парень ненавидел не конкретно Феодосия Лаврецкого, а образ его жизни, выдаваемый дорогими ботинками ручной работы, тонкой лайкой куртки и часами, весьма недешевыми. Парень был одет затрапезно, да и вообще выглядел как человек, тянущий лямку от получки до получки, причем весьма скудной.
— Привет. — Соня, похоже, оправилась от изумления и немного отодвинулась, явно не понимая, как ей себя вести. Поцелуй в висок был воспринят ею как игра, правил которой она не знала.
— О чем разговариваете?
— Это Арсений, мой сосед и детский друг Дениса, — сказала Соня. — У нас весь дом гудит по поводу случившегося, а я же понятой была, вот Арс и интересуется, что я там видела.
— С какой именно целью интересуетесь? — Теперь Лаврецкий взял Соню под руку, недвусмысленно давая понять, что эта женщина находится под его, так сказать, юрисдикцией.
Парень коротко хохотнул.
— Да любопытно до жути. Кому эти два утырка могли понадобиться. Сашка-то с детства полный дурак был. А папаша его к старости крышей поехал, козел старый. Все меня пытался жизни учить. Доучился, видать. Я эту старую гвардию просто на дух не переношу. Все у них не по-людски, все с вывертами. Тут не садись, там ноги вытри, тут ботинки сними, чтобы на коврах не наследить. Те книги не трогай, пиво в доме не пей. Тьфу.
— А ты что, был у Галактионовых в гостях? — удивилась Соня.
— Я? Да что я там забыл?
— Но ты же сам сказал про то, что тебя заставляли ботинки снимать и книги не трогать.
— Так не у них одних в доме книги. — Арсений вдруг развеселился, как будто Соня сказала невесть что смешное. — Старые пердуны в городе в наличии. Это я о своем говорил. К Саньку и его папаше отношения не имеющем. Ладно, я пошел. А ты, Сонька, я смотрю, начала в правильном направлении землю рыть. Скоро упакована будешь еще почище Деньки. Эх, что за жизнь! Одним все, а другим ничего.
