Феодосий Лаврецкий никогда не был романтиком, поэтому еще совсем недавно объяснил бы свою легкую очумелость именно тем обстоятельством, что за ночь он спал часа четыре, не больше. Но в этот раз никакие логические объяснения не работали, и он только встряхивал головой, как норовистая лошадь, пытаясь прогнать звон в ушах и туман в голове, потому что нужно было разделаться с обязательными делами, которые он запланировал на сегодня, еще не зная, не веря, не надеясь, что самым главным в его жизни станет Соня Менделеева, а потом вернуться к ней, в ее квартиру, и, если получится, дотянуть до кровати. Он точно знал, что не дотянет.
Лаврецкий умело строил системы любой сложности, поэтому уже сейчас невольно прикидывал, как познакомит Соню с мамой и Наташкой, а потом перевезет ее к себе жить. Вопрос, согласится ли она переехать в его дом, его немного волновал, но не сильно, потому что он всегда умел добиваться поставленных целей, а Соня была целью. Пожалуй, на данный момент самой главной в жизни.
Когда он уходил, проклиная часы и неумолимое время, которого оставалось все меньше до назначенной на восемь утра встречи, она повернулась в постели, пробормотала что-то сквозь сон, смахнула с лица рассыпавшиеся по нему волосы. Его взгляду открылось точеное личико с идеальными пропорциями, ямка между тоненькими ключицами, округлое, очень нежное плечо, с которого сползла лямка ночной сорочки. В этот момент Феодосий зарычал, готовый плюнуть на все и остаться, но она укуталась поплотнее, оставив на виду только изящный носик, и он сжалился, давая ей поспать, ушел, аккуратно захлопнув за собой дверь и оставив записку, чтобы она ждала его в районе четырех часов дня.
Кажется, по субботам у нее было репетиторство, и Лаврецкий тут же дал себе слово, что в ближайшее время придумает, как облегчить ей жизнь, чтобы ей не пришлось так много работать. Если бы это было в его власти, он бы вообще запер ее дома, чтобы она принадлежала только ему и никому больше.
При мысли о каких-то там профессорах Ровенских у него сбивалось дыхание. Старый ученый виделся ему развратником и чуть ли не насильником. Нет, Соня не сказала об этом ни одного слова, ее вообще, похоже, волновала только роль научного руководителя в убийстве ее соседей, но по ее поведению, манере речи, легкому сбою дыхания, когда она упоминала профессора, Феодосий точно знал, что старый мерзавец ее домогался. Что ж, если он ее обидел, то за это поплатится.
Он провел переговоры, не очень вникая в их суть и вызвав легкую тень недоумения на лице своих партнеров. Те уже три недели занимались покупкой франшизы ресторана и знали, что Лаврецкий вникает в каждую мелочь и въедливо докапывается до сути. Сегодня он подписывал бумаги, практически не глядя, уточнил лишь один вопрос и соглашался со всем, что ему предлагали. Партнеры, два здоровых бугая, прилетевшие аж из Усть-Сахалинска, переглядывались, не веря своему счастью, но молчали, боясь спугнуть так внезапно привалившую удачу. Феодосий отделался от них так быстро, как только мог.
От Сони пришла эсэмэска «С добрым утром», и Лаврецкий посветлел лицом, понимая, что она уже встала и пьет кофе у себя на кухне, собираясь на урок. Он закрыл глаза, чтобы представить себе ее образ, но тут дверь распахнулась, послышалось цоканье каблуков, и он открыл глаза, недовольный тем, что ему помешали грезить.
Секретарша принесла чай, вазочку с вареньем, несколько бутербродов с красной рыбой, порезанных тонко, как он любил. Впрочем, заслуг секретарши в этом не было, бутерброды готовили в кафе внизу, впрочем, как и все, что Лаврецкий ел на работе. Она расстелила салфетку, составила с подноса принесенный набор, призывно виляя бедром, плотно обтянутым очень короткой юбкой. Ляжки у нее были полные, гладкие, и щиколотки тоже. Взгляд невольно скользнул по ногам вниз, и Феодосия внезапно замутило от отвращения. Господи, и как он мог с ней спать.
Чтобы унять тошноту, он закрыл глаза и тут же представил Соню, такой, какой она была сегодня утром, когда он покидал ее дом, сонной, теплой от сна, со спутанными волосами и упавшей шелковой веревочкой на тонком плече. Его тут же накрыла волна желания, такого мощного, словно он и не занимался всю ночь любовью с объектом его вожделения.
Этот физиологический порыв не остался не замеченным секретаршей Светой, которая оценила его по-своему. Довольно улыбнувшись, она опустилась на колени и потерлась щекой о его брюки. Вновь поднявшаяся тошнота намертво стерла желание, как будто его и не было, и Света недоуменно подняла голову, посмотрела обиженно, что, мол, вдруг не так.
— Я тебе сказал, чтобы ты больше ко мне не приближалась? Да или нет? — спросил он ровным голосом, стараясь контролировать поднимавшуюся внутри ярость. Получалось плохо. — Тебя уволить, что ли, дуру, если ты сама не понимаешь? Все. У нас с тобой больше ничего никогда не будет. Поняла?
— Ты меня разлюбил? — В глазах секретарши набухала слезища, большая, прозрачная, словно фальшивый бриллиант на пять карат, вставленный в оловянный ободок кольца.
— А с чего ты взяла, что я тебя когда-то любил? — Лаврецкому было так противно, как будто он жевал дождевого червя.
Он не был жестоким человеком и подонком не был, обычно стараясь расходиться с дамами по-хорошему и давая щедрые отступные. Он и этой готов был заплатить, но она явно не хотела понимать, что их интрижка закончена. Она даже интрижкой это считать не соглашалась, вот дурочка.
Она всхлипнула, вскочила с колен, выскочила из кабинета, хлопнув дверью. Он тяжело вздохнул, потому что ощущать себя мерзавцем было внове. Или он просто забыл? Бывшая жена и теща регулярно рассказывали ему, какой он негодяй и бездушный человек, так что все новое — это просто хорошо забытое старое, как говорится.
Кстати, о жене. Странно, что она после первой неудачной попытки прекратила поползновения на увеличение ее денежного содержания. Обычно Нина бывала более настойчива и изворотлива в достижении однажды поставленных целей. Или это сожительница на нее так благотворно действует?
На этом месте Лаврецкий улыбнулся своим мыслям.
Снова захлопали двери, и в кабинете стали собираться директора всех ресторанов его сети, потому что именно на сегодня Феодосий назначил большое совещание, чтобы обсудить показатели скоро заканчивающегося квартала. Это было традицией, но, пожалуй, впервые мысли генерального директора и владельца бизнеса были так далеки от выручки, прибыли, клиентской лояльности, поставщиков и заказчиков. Он хотел домой, к Соне.
Совещание тянулось медленно и казалось бесконечным.
— Ты где? — Он послал Соне эсэмэс, чтобы пообщаться с ней хотя бы виртуально.
— У ученика, — ответила она. — Не отвлекай меня, я и так не очень хорошо соображаю. — Он довольно улыбнулся.
Совещание, казавшееся бесконечным, все-таки закончилось. Оставалось сделать еще несколько телефонных звонков, включаю маму и Наташку. Как бы он ни был занят, делами дочери интересовался всегда.
Наташка уже поправлялась, вирус сдавал позиции, и все же вряд ли дочка успевала поправиться настолько, чтобы они могли сходить завтра в давно запланированный дельфинарий.
