Соне резко захотелось манго, мягкое, сладкое, чтобы сок стекал по подбородку. Она представила, как они с Наташкой будут есть этот фрукт, и рот непроизвольно наполнился слюной, а глаза улыбкой.
Через пять минут она уже подъезжала к супермаркету.
Припарковалась, быстро зашагала ко входу, по дороге копошась в сумке, чтобы определить, сколько у нее с собой денег и какие еще «вкусняшки» она может прихватить, чтобы гастрономическим лекарством смыть осадок на душе.
Каблучки ее ботиночек стучали по уже полностью оголившемуся от снега асфальту. Соня шла, не глядя, продолжая рыться в сумке, и с размаху налетела на кого-то, чуть не упав.
— Ой, извините.
Она подняла голову и увидела перед собой молодого, небрежно одетого мужчину. Было в нем что-то смутно знакомое. Соня бы голову отдала на отсечение, что когда-то раньше с ним встречалась, но вот когда и при каких обстоятельствах?
В глазах у мужчины отразилось изумление, как будто он не ожидал ее увидеть, впрочем, быстро сменившееся страхом, чуть ли не паникой.
Соня отметила это краешком сознания, потому что уже торопилась дальше. Именно в этот момент у нее зазвонил телефон, это был Феодосий, и его ласковый голос, разогнавший серую хмарь дня, был сейчас самым главным, самым важным, что могло быть в жизни.
— Привет, — сказала она. — Как ты? Как твои переговоры?
— Закончились полной победой, — сказал голос Лаврецкого в трубке. — Мне так хотелось побыстрее расквитаться с делами и рвануть обратно к тебе, что я был чертовски убедительным. Сейчас мы с Денисом перекусим что-нибудь и выезжаем. Жди меня, хорошо?
— Жду, — засмеялась Соня. — Я тебя жду с того момента, как утром за тобой закрылась дверь. Сейчас куплю манго и поеду к Наташе. Мы будем делать уроки, есть манго и ждать тебя.
— Я тебя люблю, — сказал Феодосий, и в голосе его было столько нежности, что у Сони перехватило дыхание.
Она не успела ответить, потому что он уже нажал отбой.
Соня механически продолжала идти ко входу в магазин, улыбаясь воспоминаниям о его голосе, а главное, в словах. Ей никто и никогда не говорил, что любит ее. Кроме мамы и папы, и еще, разумеется, Дениса. Даже первый муж умудрился жениться на ней, а потом прожить вместе два года, не используя этого выражения. Первый муж…
Соня остановилась как вкопанная, потому что осознала, что мужчина, которого она только что толкнула на улице, как раз и был ее первым мужем.
Что же это получается? Она его не узнала? Не узнала человека, с которым ходила в загс, два года спала в одной постели, считала близким и родным?
Еще совсем недавно она ни за что бы не поверила, что так бывает, что такое может быть, но факт оставался фактом. Все, что осталось в прошлой жизни, больше не имело значения, а потому было покрыто туманной дымкой, скрадывающей очертания предметов и явлений. Был ее первый муж Вадим, было огорчение по поводу его несовершенства, их расставания, незадавшейся жизни. И не стало. Вот и хорошо.
Стряхнув с себя любые мысли по поводу прошлого, к которому, несомненно, относился и противный сосед, Соня решительно вошла в магазин и зашагала к полкам с фруктами. Ее нынешняя жизнь была сладкой, яркой, сочной и счастливой.
* * *
Феодосий Лаврецкий был уверен в том, что человек может быть счастлив в любых обстоятельствах. Просто, в зависимости от этих самых обстоятельств, чувство счастья появлялось в результате запуска различных механизмов, вызывалось разными причинами и проявлялось по-своему.
К примеру, он хорошо помнил, что именно делало его счастливым в детстве. До сих пор он мог до мельчайших подробностей описать то зимнее утро, когда, проснувшись, обнаружил, что на часах уже восемь, а это значит, что уроки уже начались, а его почему-то никто не разбудил. Он вылез из-под одеяла, ступил босыми ногами на ледяное дерево половиц, выбрался в гостиную, где горел свет и еле слышно, чтобы не разбудить его, бормотал телевизор.
Вкусно пахло оладьями, испеченными мамой к завтраку, и это было удивительно вдвойне, потому что обычно она пекла оладьи только в выходные. На неделе для этого нужно было вставать на полчаса раньше, и маму они с отцом берегли, предпочитая мужскую яичницу, которую папа жарил на сале, а Феодосий, когда была его очередь дежурить по кухне, просто на сливочном масле.
— Мам, ты что меня не разбудила? — с укоризной спросил он у матери, которая уже стояла в прихожей, накручивая поверх шубки сложный, очень теплый шарф. — Я же в школу опоздал.
— А тебе сегодня не надо в школу. — Мама сделала шаг, наклонилась, поцеловала его в макушку. Пахнуло приятными сложными духами и еще самой мамой, ее родным, ни с чем не спутываемым запахом. — На улице минус сорок три. По радио объявили, что уроки на сегодня отменяются.
Понимание, что в школу можно не ходить, а вместо этого остаться дома, одному, забраться обратно под одеяло, прихватив с собой чашку с чаем, тарелку с оладьями и розетку с клубничным вареньем, нахлынуло стремительно. А главное — можно было закончить книжку про графа Монте-Кристо, в которой и читать-то осталось всего ничего, но с вечера родители запретили, отправили спать, предусмотрительно позаботившись о том, чтобы сын втихаря не читал, накрывшись с головой одеялом. И от этого двенадцатилетний Феодосий стал так счастлив, что ему даже стало горячо голове и ногам, по-прежнему переступающим на холодном полу, и сердцу, трепыхавшемуся в груди.
«Затопило счастьем», — вот как про это писали.
И чувство счастья от того, что девочка, которая нравилась ему так сильно, что он начинал заикаться, согласилась с ним потанцевать, он хорошо помнил тоже. Это было классе в девятом, кажется. Имя этой девочки растворилось в памяти, стерлось за ненадобностью, а вот ощущение счастья, чуть терпкого, головокружительного, кажущегося немного невероятным, осталось. Такое непохожее на восторг от возможности не ходить в школу, а остаться дома и читать интересную книжку, и в то же время такое знакомое.
Он был счастлив, возвращаясь с тяжелой и опасной спецоперации. Потому что был жив, потому что знал, что хорошо сделал свою работу, потому что глаз его был зорок, движения быстрыми, интуиция звериной, товарищи рядом. Он был счастлив, когда женился на Нине. Безумно счастлив, когда родилась Наташка, и свои ощущения в тот момент, когда он впервые взял ее в руки, он тоже забыл. Оно просто все время жило где-то внутри, рядом со счастьем от открытия первого ресторана, от побед Дениса Менделеева на престижном конкурсе, от обладания зданием под новый ресторан, отбитым у конкурентов в нелегкой борьбе.
Феодосий Лаврецкий умел быть счастливым, и сейчас счастье, новое, пока не очень изведанное и привычное, снова наполняло его целиком. И источником этого счастья была живущая в его доме Соня Менделеева.
При этом заботы и неприятности никуда не девались.
Игорь Махов неторопливо вел свое расследование, выясняя, кто именно уже дважды покушался на его жизнь. Полиция разбиралась с поджогом Сониной квартиры и убийством профессора Ровенского. Сотрудники ссорились и мирились, поставщики подводили, клиенты иногда бывали недовольны. Но все это ничуть не омрачало того счастья, которое опять, в который уже раз, заливало Лаврецкого с головой, потому что, как он справедливо полагал, все неприятности были обязательной частью жизни, а также платой за саму возможность счастья.
