– Ну да, а что? – Настя не понимала, что происходит с матерью.
– Ничего, просто голову сломала, что за запах такой знакомый. А ты еще упомянула про желающих стать матушками. Там конкурс какой-то, как при поступлении в институт? – Людмила Никандровна принялась мыть посуду, чтобы скрыть от дочери тремор. Руки в последнее время дрожали так, что иногда она чашку не могла удержать.
– Ты зря смеешься, – серьезно ответила Настя. – Это другой уровень, понимаешь?
– Нет, не понимаю. – Людмила Никандровна терла сковороду так, будто собиралась стереть тефлоновое покрытие.
– Там меня все любят и поддерживают. В церкви можно познакомиться с приличными молодыми людьми, которые рассчитывают на серьезные отношения, а не просто так. Коля учится в семинарии. И ему обязательно нужно жениться. Я ему нравлюсь. Мы гуляем, разговариваем.
– Ну допустим, для тебя это в новинку, даже экстрим и ролевая игра – держаться за руки, первый поцелуй на свадьбе, а секс только после брачной ночи, а ему-то что за радость? Он хоть знает, что ты была замужем и у тебя есть ребенок?
– Не знает. Но я ему скажу. Покаюсь, и он меня простит.
– Ну если простит, то да. А покаешься в чем конкретно? В том, что у тебя ребенок есть? Или в том, что на дворе двадцать первый век? Заодно, чтобы два раза не вставать, покайся в том, что у тебя мать врач, которая считает, что аборт – выбор женщины, а оральные контрацептивы – гениальное изобретение медицины, впрочем, как и методы лечения венерических заболеваний. Да, и все-таки не забудь упомянуть, что твой отец еврей.
– Мама, ты опять начинаешь! Ты всегда против. Кого бы я ни выбрала, тебе заранее он не нравится! – закричала Настя.
– Ну а чего ты ждала? Почему тебя все время заносит в крайности? А если с семинаристом не сложится, то кто следующий? Байкер? Хотя нет, байкер уже был. Ты отделалась сотрясением мозга, хочу тебе напомнить. Художник – непризнанный гений? Так у тебя уже был один гений, правда, поэт. И он сам тебя бросил. Так что этот опыт можно считать «сотрясением души». Вот скажи честно, тебя твой буддистско-вегетарианский – или какой он там был – брак с Женей ничему не научил?
– При чем тут Женя? Вообще никакой связи! Это другое! Совсем! И ты жестокая!
– Ну естественно, другое, кто бы спорил. – Людмила Никандровна с грохотом бросила в раковину сковороду. – Прости, конечно, а Марьяшу ты тоже обрядишь в платок и заставишь в церковь ходить? Может, ты ее еще в церковную школу отдашь?
– Я об этом пока не думала.
– Естественно, не думала! Ты вообще о ком-нибудь, кроме себя, когда-нибудь думаешь?
– Ты меня не переубедишь. Я уже все решила.
– Лучше бы в синагогу пошла, честное слово. Посмотри на себя – какая из тебя матушка? – Людмила Никандровна начала смеяться. Это была истерика. Усилием воли она заставила себя выпить капли. – Я не знаю, что ты делаешь со своей жизнью. И у меня нет сил ни уговаривать тебя, ни жалеть, ни поддерживать. Не хочу.
* * *
– Вы начали принимать таблетки, – сказала Анна в очередной свой визит.
Она приходила дважды в неделю. Садилась напротив и слушала. Людмила Никандровна оставила попытки вернуть их общение в привычное, профессиональное русло врач – пациент. Она уже испытывала необходимость в таком слушателе, как Анна, и как-то призналась себе, что ждет ее. Анна всегда помнила, на чем они остановились в прошлый раз, но Людмиле Никандровне не нужны были подсказки. Она все равно не знала, куда выведут ее воспоминания и о чем еще она вдруг начнет рассказывать Анне. Многого даже Нинка не знала. Но Людмила Никандровна все еще винила себя в том, что выплескивает на пациентку, которая обратилась за помощью, ведро своих проблем. Прямо льет, как из ушата. Но Анна заверяла ее, что стала лучше спать, настроение тоже заметно улучшилось и рассказы Людмилы Никандровны действуют на нее, как хорошее кино или книга. И уж точно лучше всяких таблеток, которые бы ей прописал другой врач и отправил восвояси.
– Если бы я не хотела, не приходила бы, правда? – улыбалась Анна, стоило Людмиле Никандровне вспомнить про врачебный долг и совесть. Впрочем, кое-что не давало ей покоя. У Анны был очень внимательный, можно сказать, профессиональный глаз, и она всегда чувствовала настроение Людмилы Никандровны. Каким-то чудом выводила ее на больные темы, которые много лет сидели в подкорке. Ну кто знал про мать? Нинка, конечно, знала, но не в таких подробностях. Людмила Никандровна снова почувствовала какое-то сомнение, когда Анна спросила про таблетки. Она действительно стала принимать витамины и препарат, снимающий тревожность. На нем Людмила Никандровна могла и работать, и жить.
– Таблетки? – Людмила Никандровна решила, что доза все-таки нуждается в корректировке, раз Анна спросила про таблетки.
– Упаковка на столе. – Анна показала на лежащую на столе облатку, одинокую таблетку и налитый, но так и не выпитый стакан воды.
– Да, собиралась принять, а вы пришли. – Людмила Никандровна быстро выпила препарат. – Ужас, конечно. Вы должны подать на меня жалобу – врач пьет в присутствии пациентки таблетки, снижающие тревожность.
– Знаете, я иногда задумываюсь о том, что, возможно, не мы виноваты в наших проблемах, – отозвалась Анна. – То есть, конечно, стресс, напряжение, безусловно, сказываются. Но ведь есть еще и наследственный фактор. Я, когда выходила замуж, спросила у свекрови, были ли в роду наследственные заболевания. Не психические, а вообще, любые. Так она на меня так обиделась, что, кажется, год со мной разговаривала, поджав губы. Почему у нас подобные вопросы считаются неприличными и бестактными? Почему, если я боюсь, что мой сын имеет хоть малейший процент вероятности унаследовать болезнь по отцовской линии, я не имею права хотя бы знать об этом проценте? Странно, вы не находите?
Людмила Никандровна понимала, что на этот вопрос нет и не может быть ответа. Общество не придет к единому мнению. Да, теперь делают генетические анализы, скрининги на разных сроках беременности, УЗИ в формате 3D и прочее. И это огромный, невероятный прорыв. Но сидящей в очереди на скрининг женщине соседки по банкетке обязательно расскажут, что были такие случаи – диагноз не подтверждался. Что знакомая родила совершенно здорового ребенка, хотя все анализы показывали обратное. И любая мать будет до последнего верить в то, что в ее случае гены, звезды, провидение – не важно, что – сойдутся так, как надо. И ребенка минуют все болезни. А как часто матери говорят: «Я чувствовала, что все хорошо. Просто чувствовала».
Людмила Никандровна вспомнила, что тоже задавала матери подобный вопрос, когда поняла, что с Настей будут проблемы. И дело не в воспитании, избалованности или характере. А в чем-то другом.
– Мам, у нас в роду были шизофреники или сумасшедшие? Может, самоубийцы? Или женщины, считавшиеся ведьмами, на худой конец? Ну не считая твоих родителей. – Людмила Никандровна не особенно рассчитывая на честный ответ. Мать никогда не рассказывала ни про свою семью, ни про семью своего мужа. Про то, что ее дед был доносчиком, считай убийцей, а бабушка покончила жизнь самоубийством, Мила узнала не от матери, а от соседки. Баба Маша дружила с бабушкой Милы, и именно она рассказала ей эту историю. Про деда упомянула вскользь, лишь сообщив, что он убил целую семью. Зато про бабушку Мила узнала от бабы Маши много – что та была удивительной красавицей, честной, доброй. И никто понять не мог, почему она выбрала себе такого мужа. Ошиблась и поплатилась за это жизнью.
