Родственники бабы Тони пошли к батюшке, но тот развел руками – прогнать странницу он не мог. Не в его власти и силах. Но попытался с ней поговорить.
Когда странница испугала беременную дочь главы райсовета и у той случился выкидыш, общественность наконец взбунтовалась. Припомнили и случай с дочкой соседки, и мой, и, естественно, бабу Тоню. Родственники пострадавшей, имевшие связи, влияние и рычаги управления, соединили церковь с государством и отправили к страннице и милицию, и батюшку. Да еще и народные массы сами подключились. Странница, как выяснилось, не очень разбиралась в местной политике и не понимала, кого можно хватать за руку, а кого нет.
Пропала она в одночасье, будто и не было. Исчезла. Ходили слухи, что вроде утопленницу нашли, сильно похожую на нее.
– Ваша нянечка тоже пропала? – спросила Анна.
– Да, в один день. И никто не знал, куда она уехала и когда вернется. И вернется ли вообще, – ответила Людмила Никандровна. – Все у меня спрашивали, куда уехала баба Нюся. А мне нечего было ответить. Потом соседки стали интересоваться, не случилось ли чего у нас с ней. И что я должна была рассказать? Про выпитую случайно святую воду? Но я поначалу даже радовалась, что баба Нюся исчезла из нашей жизни. Все-таки посторонний человек в доме, каждый день, это… не всем подходит. Вот и я наслаждалась одиночеством в собственной квартире. Знаете, не все могут находиться в социуме постоянно. Когда у меня родители спрашивают, отдавать ли ребенка в детский сад или на продленку в младшей школе, я всегда их спрашиваю: «А вы можете оставаться целый день на людях? В коллективе? Не иметь возможности ни в носу поковыряться, ни зевнуть, ни, извините, пукнуть?» Вот я, оставшись без постоянного пригляда бабы Нюси, поняла, что мне это было необходимо. С нянечкой я старалась держать себя в руках – вставала, шла в душ, одевалась. Даже если не нужно было ехать на работу и рано вставать. Каждый ведь по-своему отдыхает – мне для восстановления нужны кровать, сон и не вылезать из ночнушки до обеда. А кому-то требуются утренняя пробежка, активные действия.
Баба Нюся с восьми утра начинала специально громыхать посудой и, стоило мне встать в туалет, уже заправляла кровать. Нянечка требовала от нас режима, а мы – я и Илья – его не соблюдали. Илье она делала скидку, а мне нет. Если я не шла на работу, баба Нюся начинала переживать и причитать: «Как же так? Как же можно не пойти на работу? Как это – взять отгул?» Проще было встать и уйти, чем объяснить бабе Нюсе, что хочется полежать на диване и почитать книгу. Кстати, если я лежала и читала, баба Нюся вообще впадала в панику – она считала, что это ненормально. Ну как можно просто лежать с книгой два часа? Тем более женщине. Мужчина да, пусть себе лежит, ему вроде как положено. Но женщина не имеет права. Хотя, когда наша нянечка видела Илью с книгой, переживала не меньше и включала ему телевизор. Чтобы он соответствовал ее представлениям о том, что до́лжно делать главе семейства. Так что исчезновение бабы Нюси я поначалу восприняла как счастье. Нет, свободой я начала наслаждаться дня через два. А до этого подскакивала, бежала в душ и собиралась на работу. И только уже когда стояла в коридоре, до меня доходило, что в квартире слишком тихо, нянечки нет и, значит, Настю оставить не с кем. И именно я должна сварить кашу и накормить дочь завтраком. На работе меня отпустили легко – я взяла отпуск, поменявшись с коллегой. Илья, оставшийся без привычных сырников на завтрак, не роптал, а пил кефир из бутылки при открытом холодильнике, как любил делать всегда и что категорически запрещала баба Нюся. Мы наслаждались давно забытым вкусом сосисок, ложились за полночь, валялись целый день. Илья жарил на ужин картошку, и мы ее ели, хватая прямо со сковороды. Вдруг стало легко, спокойно и весело. Даже Настя веселилась – Илья подбрасывал ее до потолка и ловил. Баба Нюся считала, что так делать нельзя, иначе мы ребенку растрясем мозг. Я купила соску, которая при бабе Нюсе тоже была под запретом – у ребенка будут кривые зубы, и Настя радостно сосала пустышку.
Кажется, целую неделю мы наслаждались жизнью, как школьники на каникулах. Мы будто почувствовали себя молодыми, не обремененными ответственностью, бытом и еще раз ответственностью, о чем неустанно твердила баба Нюся. Но через неделю я готова была поступиться собственной свободой и пересмотреть взгляды на воспитание младенцев. Настя, которой мы сбили режим, стала плохо спать, капризничала, плакала, плевала еду. Соска не помогала, как и игрушки. Илья рассматривал внутренности холодильника, в котором ничего не осталось, – мы подъели все припасы нашей нянечки.
– Даже колбасы нет? – спросил удивленно Илья.
– Нет. Сходи в магазин и купи, – рявкнула я, пытаясь угомонить Настю, которая плевалась кашей.
– Можешь мне яичницу пожарить? – попросил Илья.
– Не могу. Сам жарь. И когда пойдешь за колбасой, купи еще яйца, сыр, хлеб, молоко и все остальное, включая картошку, морковку. Да, еще лук. И мясо какое-нибудь.
Илья обиделся и забрал со стола горбушку. И за эту горбушку я его чуть не убила – я давала Насте ее помусолить, и она хоть на пять минут затихала.
– Это Настина горбушка! – заорала я.
Вот тогда до меня дошло, что каша для ребенка каждый день в одно и то же время, горячая еда для семьи и порядок в доме никак не предполагают активную жизненную позицию – работать, учиться, строить карьеру. Нужно выбирать. Миф и обман, что можно все успевать. Нельзя, невозможно. Быт убивает. Это я тоже осознала. Поскольку Илья сбежал, и не в магазин, а по вдруг появившимся срочным рабочим делам, мне пришлось идти за продуктами с Настей, стоять в очередях, слышать со всех сторон, какая я плохая мать и почему не могу успокоить ребенка. Потом готовить, убирать квартиру, гладить, чистить ванную. Я умела трудиться, была приучена к тяжелому труду. Да, я со всем справлялась, кроме одного – от усталости не могла читать, учиться, работать. Возможно, кому-то и это удается, но не мне. Ну и от Ильи я не ожидала такого наглого побега. Он в тот же день сбежал к маме. Позвонил сообщить, чтобы я его не ждала – останется у матери на ночь.
– Ты не хочешь мне помочь? – спросила я, отчетливо осознавая, что в этот самый момент уже могу считать себя незамужней женщиной, что мы с Ильей как ячейка общества больше не существуем. Илья не ответил. А как ответишь? Правду? Нет, не хочу?
Да, со стороны это может звучать дико и странно – подумаешь, осталась с ребенком на руках. Не в деревне, а в квартире. Воду таскать не надо, печь топить не приходится. Магазин рядом, вода горячая из крана льется. Вот ведь какая цаца – осталась без няньки. Ох, тоже мне трагедия – муж к матери сбежал. Значит, плохо о нем заботилась, сама виновата. Да и что за женщина такая, раз за одним ребенком и мужем не может присмотреть. Так про меня говорили соседки. Все верно, спорить сложно.
Наверное, у меня все-таки была послеродовая депрессия, хотя тогда и диагноза такого не существовало, не говоря уже о препаратах. Это сейчас модно, а раньше максимум, что могли посоветовать, – задницу оторвать от дивана и перестать ныть или лечь в клинику неврозов. Если исчезновение бабы Нюси я могла объяснить и даже понять, то бегство к маме Ильи расценивала как предательство. Тот факт, что он не принес в дом ни картошки, ни хлеба с молоком, стал для меня ударом, и очень болезненным. Я не могла на него рассчитывать в самом простом. Если баба Нюся перед уходом оставила забитый продуктами холодильник, перестиранное и переглаженное белье, образцовый порядок, то Илья сбежал, оставив после себя грязную чашку с опивками кофе и грязные же носки, валявшиеся на полу в ванной, – он их даже в корзину для грязного белья не потрудился бросить. А я наконец поняла, что хочу работать – до истерики, до одури. Хочу учиться, читать, ходить на работу, подскакивать рано утром и променять лежание на диване на утренние пробежки. Лежать мне надоело. А Настя засыпала только в одном положении – если лежала животом на моей груди.
