Я очень хотела приехать летом домой, чтобы Настя увидела море, получила дозу витамина D, походила по нашей полугальке-полупеску. Я строила планы на этот отдых, думала о нем, даже мечтала. Как мы с Настей уедем в мае, будем нюхать розы, бросать камушки в воду, а я буду плавать в ледяной воде.
О россказнях матери я узнала от Катьки, которая еще не была второй женой моего брата. Мы учились в одной школе, Катька на четыре класса младше. Наглая, но совсем не дура. И добрая, что я особенно ценила. Вот она мне и позвонила.
– Не надо вам с Настькой сюда ехать, – сказала она и пересказала, о чем судачат в поселке.
– Всегда все сплетничают. Мне не привыкать, – ответила я. – Поговорят и забудут.
– Не надо ехать, – настаивала Катька, – хуже будет. Мать твоему брату голову дурит про завещание, про деньжищи ваши несметные рассказывает. А тот опять бухает. Ну и как напьется, давай шляться по поселку и орать на каждом углу, как он тебе удушит собственными руками, чтобы тебе даже грядка картошки не досталась. Уже все мозги пропил – поверил ведь, что ты мать хотела отравить или в психушку сдать. Ну и чё твоя Настька здесь увидит? Да если бы я могла, сама бы отсюда свалила. И это… мне кажется, у матери твоей с головой точно того.
– Спасибо, что сказала, – ответила я. – У нее всегда того.
– Так я не за этим звоню, – Катька всегда была прямолинейной. – Мне вообще-то платье нужно, свадебное.
– И в чем проблема? – не поняла я связи.
– Я хочу городское, модное, а не нашенское, – ответила Катька.
– Катя, я все еще не понимаю, – призналась я.
– Чё непонятного? Я буду тебе все рассказывать, а ты мне пришлешь платье. Это будет подарок. Я же за Витька замуж выхожу.
– А Витек в курсе?
– Пока нет. Но если у меня будет платье, он никуда не денется.
– То есть за информацию ты требуешь платье?
– Не, я просто хочу платье.
Катька действительно вышла замуж за Витька. В платье, которое я ей прислала. Мать позвонила и спросила, с чего вдруг я решила подарить этой шалаве дорогущее платье? Позвонила Лариска, обиженная. Мол, у нее такого платья не было. Я просто перестала отвечать на звонки.
Катька, что меня потрясло, честно отрабатывала подарок – звонила и сообщала, как моя мать устроила скандал на свадьбе, назвав ее шалавой, раз она продалась за платье. Как продолжала рассказывать про меня всякие ужасы, но ей уже никто не верил – разве плохая дочь, раз на платье не поскупилась и еще деньги прислала? Про деньги, отправленные мной, Катька тоже всем растрындела незамедлительно. Даже заставила Витька позвонить мне и поблагодарить. Так что Катька, можно сказать, спасала мою репутацию, но все равно не советовала приезжать. Ведь мать, ее новоявленная официальная свекровь, совсем сошла с ума. Уже все заметили. То сидит в доме и не выходит, не докричишься. То уйдет вроде в магазин, уже стемнело, а ее нет. И бегай ищи потом. Они с Лариской и бегают, ищут – одна в одну сторону, другая в другую. А мать в огороде в темноте сидит и грядку с клубникой пропалывает. Хотя клубнику «никогда не садили». Утром мать могла выйти во двор и начать кричать, что опять обнесли огород. В общем, они с Лариской установили график – кто когда к свекровке заходит и проверяет, не пора ли в дурку ее отправлять.
Я поняла, что мои планы на летний отдых рушатся – я просто не смогу жить с матерью в одном доме, не смогу каждый день видеть Катьку с Лариской и слышать, что говорят за моей спиной. Я решила последовать совету Марины и начала поиски бабы Нюси с церкви. Все прихожанки заглядывали в коляску и делали козу Насте, восхищались и угощали баранкой. Но про бабу Нюсю рассказывать отказывались. Будто в рот воды набрали.
– Просто передайте, что я ее жду, – просила я. – Никого не осталось. Свекровь и моя мама не помогают. Муж тоже ушел. Просто передайте, что я совсем одна. И еще скажите, что ряженку у Марины для нее беру каждый вторник.
Кажется, даже все собаки в районе знали, как я жду возвращения бабы Нюси, а ее ждет ряженка. Уж как до нее дошла весть, не знаю, но дошла.
Настя тем временем перевернулась на левый бок, проползла задом на четвереньках почти метр, встала на ноги, держась за шкаф, упала, расплакалась от обиды.
От телефонных звонков я дергалась – звонили то Лариска, то Катька. Слава богу, что не каждый день. Междугородняя связь оставалась дорогой. Так что тот звонок я могла и пропустить. Звонил друг Ильи и интересовался, когда я или он заберем фотографии? Уже месяц лежат. Выбрасывать или как?
Да, я совершенно об этом забыла. Именно благодаря моей матери состоялась лишь одна, как сказали бы сейчас, фотосессия времен младенчества Насти. Мать устроила скандал зятю и потребовала организовать съемку. Она хотела пойти в ателье и сделать торжественный семейный снимок. Но я отказалась тратить на ателье время, считая затею дуростью – наряжаться, пыхтеть в нарядах, сидеть ровно. А Илья расхохотался и сказал, что это давно не модно. А модно – любительская съемка. Будто случайная. Без выверенных поз и строгих лиц. Он выпросил у друга фотоаппарат и несколько раз нажал на кнопку. Снимать, естественно, не умел, никогда не увлекался. Сидение в темной подсобке у приятеля, который что-то без конца проявлял, сушил, перекладывал карточки из одной емкости в другую, подвешивал на прищепках, Илью никогда не увлекало. Про горизонт, фокус и прочие правила съемки он, конечно, представления не имел. Так что на одном из снимков, которые я забрала, запечатлена попа Насти, младенческая, в складочках, больше ничего в кадр у Ильи не поместилось. На другом фото Настины ноги кажутся огромными по сравнению с крошечной головой. Не ребенок, а инопланетянин. Но матери я не собиралась их отправлять. Вряд ли Настина попа украсила бы сервант, где за стеклом всегда стояла наша с братом совместная фотография. Остальные фотографии тоже можно было считать неудачными.
Я прекрасно помнила тот день, когда было сделано то фото. Еще бы не помнить. Вите месяца четыре исполнилось, не больше. Ну а мне уже пять лет было. Мама меня нарядила в платье, которое взяла взаймы у соседки. Платье поражало – в рюшах, складках, с рукавами-фонариками, пронзительно-голубого цвета. Мне оно сначала понравилось, а потом я уже не знала, как его побыстрее с себя стянуть. Оно оказалось мало да еще и сшито из ткани, от которой я начала чесаться. Витьку было не легче. Мама обрядила его в парадный зимний костюм, шерстяной, с шапочкой, с вывязанной на груди Снегурочкой. Мало того что на улице стояла жара, так еще и комплект был мой, перешедший Витьку по наследству, розового цвета оттенка вырви глаз. Маме он очень нравился. Сама она тоже отличилась и накануне столь важной съемки сделала химическую завивку и покрасилась. Но в парикмахерской завивку передержали, и мама вышла в кудельках, которые невозможно было хоть немного выпрямить, да еще и красного цвета вместо каштанового.
Маленький Витя не признал в женщине собственную мать, перепугался, закричал и начинал надрываться, стоило маме к нему приблизиться. Выбранная для фотографии красная кофта с люрексом оказалась одного цвета с мамиными волосами, но другую блузку мама решила не надевать. Если уж она один раз что-то выбрала, то решение было окончательным, сколь бы неразумным оно ни казалось. Конечно, мы выглядели так, что нас облаивали все собаки, кошки разбегались с шипением, задрав от возмущения хвосты, соседки из последних сил пытались подавить хохот, а фотограф чуть не сшиб фотоаппарат в тщетной попытке сбежать в подсобку. Он сразу почувствовал, что съемка предстоит непростая, хотя имел железные нервы и прошел путь от скамейки на набережной, мучительных хождений по пляжу с обезьянкой и удавом до собственного ателье в центре поселка.
