Тетка бабы Нюси прожила долгую жизнь в беспамятстве, но у ее мужа уже были другая жизнь и другая женщина. И они тоже ждали, когда деменция заберет ту, которая уже никому не была нужна, не узнавала близких и жила в своем мире, где кругом были враги. Когда тетка моей нянечки в очередной раз бродила по округе в сорочке, босая, в поисках не пойми чего, ее мужу звонили соседи и говорили, где ее видели. Но муж больше не бежал ее искать и уводить домой. Однажды он просто положил телефонную трубку. От усталости и отчаяния. От того, что дальше так продолжаться не могло. И тетка бабы Нюси замерзла в сугробе. К ее счастью, она не понимала, что умирает и что лежит в сугробе, а мимо идут люди. И никто, даже муж, не ищет ее и не спешит спасать. Наверное, она умерла, думая, что проснется утром в своей кровати, а рядом будет сидеть муж и протягивать чашку горячего чая с лимоном. Баба Нюся надеялась, что в последний момент ее тетка думала про чай с лимоном.
Я настояла на том, чтобы баба Нюся прошла полное обследование. Договорилась с поликлиникой и лично водила ее по врачам. Мы сидели в очередях, ждали приема, а я старалась запомнить, зафиксировать все, что видела. Я будто находилось в кино и смотрела фильм. Или вернулась в молодость, когда проходила практику и наблюдала, остро чувствовала, переживала за каждого пациента. Отчего-то я думала, что мне необходимы эти наблюдения, эта жизнь в коридорах поликлиники, бесконечные разговоры.
Для светских выходов в поликлинику у нашей нянечки имелись специальные платья и блузки. На ночь она накручивалась на бигуди. Меня баба Нюся заставляла надеть парадное платье и сделать солидную прическу.
Нянечка всегда встречала в очереди знакомых. Разговоры повторялись, но мне они не надоедали:
– Ну что, совсем зрение потеряла? – спрашивала баба Нюся у сидящей в очереди к окулисту старушки, тоже нарядной, с маникюром и кольцами чуть ли не на каждом пальце.
– Да я с физиотерапии, вот и решила заглянуть сюда для профилактики, – отвечала старушка. – Ой, ты знаешь, Наташка Смирнова умерла.
– Да, слышала, жалко Наташку, – отвечала баба Нюся. – А как там Ленька? Жив еще?
– Звонил недавно. Еще как жив. В ресторан приглашал. Ему уже восемьдесят три, а никак не успокоится. Он же опять вдовец, – хихикала старушка.
– Да сволочь он, что с ним станется, с пескоструйщиком? – отвечала баба Нюся.
– Сволочь, конечно, но я согласилась, – снова хихикнула старушка.
– Он и тебя в могилу сведет, ты и пикнуть не успеешь. Мухомор. Ленка-то тоже умерла, которая Коростылева.
– Да ты что? А я и не знала.
– Да и я не знала. Там родственники никого не позвали на похороны.
– Вот ведь люди.
– Да, Ленку жалко. Хорошая была. Но смерть дочери ее подкосила. Такая девочка была талантливая.
– Говорят, пила сильно.
– Может, и так. Любка-то как?
– Жива. Что с ней станется? Видела ее здесь, на процедуры какие-то приходила. Та еще фифа.
– Понятно, что жива. Та еще сучка.
– Сучка не сучка, а выглядит хорошо. Что-то с собой сделала точно. Глазками хлопает, не признается.
Меня завораживали слова бабы Нюси – «мухоморы, пескоструи, трухали».
Про смерть баба Нюся всегда говорила красиво, с уважением, даже нежностью. Чаще всего называла «смертонькой» или «смердушкой».
– Почему, баба Нюся? – спрашивала я.
– Так от слова «смердеть», «пахнуть». Старики плохо пахнут. А когда умирают, так смрад идет такой, что задохнешься.
А потом случилось то, за что я не могу себя простить до сих пор. Моя вина, которую не загладить, не отмолить, не забыть. И много лет я не могла в этом признаться даже самой себе. Я совершила колоссальную ошибку. Когда умерла баба Нюся, я сделала вид, что ее в нашей с Настей жизни вроде как и не было. Будто ее и не существовало. Я хотела защитить Настю, а теперь думаю, что все надо было сделать по-другому – заставить ее страдать, плакать, переживать. Может, тогда бы она научилась если не любить, то хотя бы испытывать сострадание.
Так вот, баба Нюся ушла поздно вечером в свою квартирку, где не было ни вещей, ни одежды, ни посуды. Она легла на кровать, голую сетку без матраса. Без подушки и одеяла. Ее любимая подушка лежала на диванчике в Настиной комнате, как и ее любимое пуховое одеяло – старое, теплое. Она давно отдала его Насте, а сама прикрывалась детским. И в тот вечер никто из всевидящих и всезнающих соседок не заметил, что баба Нюся вернулась домой.
Я проснулась рано утром от непривычной тишины – никто не громыхал тарелками на кухне, не шаркал тапочками по коридору. Я зашла в детскую и увидела, что дочь спит, хотя давно должна была завтракать. На диванчике нашей нянечки лежал лишь аккуратно сложенный плед.
– Баба Нюся, баба Нюся! – Я прошлась по квартире, хотя понимала, что нянечки нет.
– Она тебе ничего не говорила? – Я разбудила Настю.
– Нет.
Иногда баба Нюся рано уходила из дома, чтобы отстоять утреннюю службу или съездить на кладбище, но всегда предупреждала. Только не в этот раз.
«Может, у соседки?» – спросила я сама у себя.
Баба Нюся дружила со всеми соседками и могла забежать рано утром за мукой или яйцами и задержаться. Но она всегда с вечера говорила, куда собирается пойти утром.
Не зная, что предпринять, я позвонила Илье – все-таки он знал бабу Нюсю лучше, чем многие.
– Если волнуешься, иди в милицию, пиши заявление, – ответил равнодушно Илья. – Или она, как в прошлый раз, обиделась и пропала.
– Я не могу написать заявление! Я не знаю ни имени, ни отчества, ни фамилии бабы Нюси!
– Как это? – не понял Илья.
– Так это! Да, за эти годы я не удосужилась даже в паспорт ее заглянуть. Для меня она всегда была бабой Нюсей. Что я скажу в милиции? «Пропала баба Нюся»?
Я заплакала. Мне стало стыдно. Да и сердце было не на месте. И тогда я созвала нашу команду.
– Чегодайкина Анастасия Петровна, – прочитала Нинка в записях в Настиной тетрадке.
– Анастасия? Не Анна? – удивилась я.
– Чегодайкина? – переспросил Мишка.
Баба Нюся умерла, как и обещала, – тихо, спокойно, не причиняя никому беспокойства, не на глаза у Насти, не на моих руках.
Уже поздно вечером Нинка с Юрасиком, Миша, Марина с рынка собрались у нас на кухне.
– Что делать дальше? Я ведь даже не знаю, есть у нее близкие или уже все умерли. Наверное, надо заказать отпевание, она ведь верующая была, – сказала я.
Настя, крутившаяся на кухне, вдруг вскочила из-за стола и убежала в свою комнату. Вернулась она с чемоданом, который, как выяснилось, хранился под диваном, на котором всегда спала наша нянечка. Настя поставила чемодан посередине кухни, открыла его, достала свою тетрадку, встала так, чтобы ее все видели, и начала зачитывать из тетрадки последнюю волю бабы Нюси. Мы все были в шоке – нянечка оставила распоряжения, в малейших подробностях и, как оказалось, отрепетировала с Настей этот самый момент.
