Мчась к цели, мы узнаем новое, и наше мировоззрение меняется. К моменту финиша мы попросту будем другими людьми. Остается только гадать, что делает нас счастливее. Поэтому мы делаем ставки вслепую, разбрасываемся деньгами, временем и благоразумием, пытаясь достичь счастья. Кажется, чем сильнее мы стараемся быть счастливыми, тем сильнее счастье ускользает от нас. Как однажды съязвил комик Тим Минчин: «Счастье похоже на оргазм: если на нем зациклиться, то достичь его не выйдет ни в какую»
{29}.
Кстати говоря, наше встроенное стремление к удовольствиям – еще один ключевой фактор для понимания ускользающей природы счастья. Мы прекрасно адаптируемся к жаре, холоду, трудностям, и отчасти это результат нашей способности испытывать удовольствие. Удовольствие позволяет быстро отличать хорошее от плохого, полезное от вредного. Нам нравится то, что приятно, и мы способны менять свой маршрут в погоне за чем-то лучшим.
В недобрые старые дни, когда мы бо́льшую часть времени пытались, скажем прямо, не умереть, удовольствия были редкими и имели практическую пользу. Теперь это товар, который продается как заменитель счастья, и спрос на него высок.
Благодаря нашей способности быстро адаптироваться даже самый приятный опыт или покупка быстро становится скучной новой нормой. Вскоре мы начинаем жаждать нового удовольствия. Нас больше не удовлетворяет то, что у нас уже есть, и мы снимаем ломку, постепенно повышая дозу. Больше туфель, больше выпивки, больше секса, больше еды, больше лайков, просто больше. Этот феномен называется гедонистической адаптацией.
Как сказал Шон Паркер, один из основателей Фейсбука, использование этого «слабого места в человеческой психологии» обильно кормит экономику
{30}. Вы замечали, что реклама завязана не на том, что «хорошо», а на то, что «более»: лучше, быстрее, свеже́е, сильнее, легче. «Хорошо» – это достаточно, но «более» – это обещание «счастья», до которого уже почти рукой подать.
Можно владеть тем, что можно купить. Это общественный договор. Вы покупаете обувь в обувном, одежду в магазине одежды, машины у дилера и так далее. Но заметьте, магазина счастья не существует. И дело не в том, что его нельзя купить. Дело в том, что им нельзя владеть.
Счастье, как и печаль, приходит и уходит. Это эмоция, и, как все эмоции, она, слава богу, временна. Представьте мир, где эмоции высечены в камне и где приходится бесконечно развлекать своих демонов. В раю/аду Валентайна, где все идеально, где нет контраста, все кажется бессмысленным. Это отравило бы нас. На самом деле неспособность адаптировать свои эмоции часто называется психической болезнью. В таком свете поиск мифического постоянного счастья не только противоречит реальности, но и кажется вредным.
Итак, все ли наши цели и стремления совершенно бессмысленны? Ни в коем случае. Просто само счастье не может быть целью. Конечно, счастье важно, так что нужно задать себе такой вопрос: как заманить его в нашу жизнь?
Если заглянете в словарь, вы найдете больше десятка синонимов к слову «счастье». Они прекрасно описывают, каким сложным и детальным может быть само переживание, но ни в одном из них не скрывается способ стать счастливым. Это удел философии. Одна из таких философий – греческий эвдемонизм, «моральная философия, которая определяет правое дело как то, что приводит к „благосостоянию” индивида»
{31}. Идея удовлетворенности и благосостояния как чего-то элементарного – побочного продукта работы над собой, – это повторяющаяся тема в различных философских традициях по всему свету. Другими словами, счастье – это результат наших действий, направленных на достижение целей.
Если счастье – это результат наших действий, мы должны перестать спрашивать себя, как быть счастливыми. Вместо этого мы должны спрашивать, как быть.
Например, жители Окинавы в Японии – одни из самых счастливых и долгоживущих народов. Многие из них доживают до ста лет: примерно 50 человек на 100 000
{32}. Когда их спрашивают, в чем секрет их счастья, чаще всего они отвечают: икигай. «Ваш икигай – это пересечение того, что вы хорошо умеете и любите делать», – говорит писатель Эктор Гарсиа. Он пишет: «Одни люди от начала времен жаждали вещей и денег, другие были недовольны безжалостной погоней за деньгами и славой. Вместо этого они концентрировались на чем-то большем, чем личное материального богатство. Это многие годы называли разными словами и практиками, но всегда считали ядром осмысленной жизни»
{33}.
Может быть, мы всё неправильно поняли. Кажется, что в погоне за счастьем мы отвлекаемся от того, что может иметь смысл. Но именно в погоне за тем, что имеет смысл, чаще всего и обнаруживается счастье. Как сказал Виктор Франкл: «Счастье нельзя получить, оно может только появиться само»
{34}.
Возникает вопрос: что имеет смысл? Многие из нас не знают, и это нормально. Это крайне сложный вопрос, над которым мы ломаем голову с тех пор, как они у нас появились. Академические определения расплывчаты из-за необходимости учитывать множество субъективных точек зрения. Наше собственное мнение о том, что имеет смысл, меняется со временем. Вы все еще цените то же, что и в двенадцать лет? Вряд ли. Но ясно, что в жизни нет единого смысла: их много.
Люди с готовностью и добровольно ступают на любой путь к обретению смысла – от служения вере и создания семьи до попыток сделать вклад в общество. Да, все эти попытки стоящи, но это необязательно значит, что они принесут удовлетворение вам. Я встречал множество разочарованных волонтеров, соцработников, учителей, врачей и даже родителей. Они знают, что их деятельность объективно обладает смыслом, но они просто этого не чувствуют.
Какое отношение это чувство имеет к осмысленности? Да какое угодно. Нельзя проанализировать, что найдет в вас отклик, и поэтому определение так трудно подобрать. Когда смысл появится, вы это почувствуете. У греков был для этого термин – файнестай, – который в разное время приблизительно переводили как «показаться», «обнаружить себя», «быть источником света» и «появиться»
{35}.