И Виктория раскрыла тетрадь и начала читать:
Прошу, Господь, благослови
Мою подругу — Осень золотую!
В ней столько искренней любви!
Нечасто ты найдешь такую.
Избыток чувств! Но нет сомненья.
Прозрачен мед сентябрьских дней.
И дышит в сладостном томленье
Парчовый водопад ветвей,
Стекая щедро на дорогу…
Замедлись! Приостановись!
Еще чуть-чуть! Еще немного!
Воистину прекрасна жизнь!
Неповторима, несравнима,
Щедра на счастье и любовь!
Благодарю, что все не мимо!
И славлю осень вновь и вновь!
Когда растаял последний звук ее голоса, в комнате некоторое время стояла тишина.
— Ну как? — спросила Виктория.
— Она еще спрашивает, — обронил муж.
— Восхитительно! — сказала племянница и, подойдя к тетке, крепко обняла ее.
Когда Мирослава ехала домой, воздух еще не успел окраситься сиреневыми оттенками вечера. Вокруг было тепло и спокойно.
Почти всю дорогу она повторяла:
Прошу, Господь, благослови
Мою подругу — Осень золотую!
И думала, что подруги, оказывается, бывают очень разными… Не заметила, как доехала. Сама открыла ворота и въехала на подъездную дорожку.
Из открытых окон кухни доносился голос Шуры:
— А где Мирослава?
— Не знаю, она мне не докладывает, — отозвался Морис.
— Тогда позвони ей на сотовый! — потребовал Наполеонов.
— Она не просила меня это делать, — отбивался Миндаугас.
— А ты все-таки позвони! И скажи, что мы уехали к бабам!
— Что? — спросил явно потрясенный Морис.
— Что слышал! Мы с тобой сейчас поедем к бабам, — Шура ухватил Мориса за руку и попытался тащить его к выходу.
— Отстань от меня, ненормальный! — Рассердившись, Миндаугас стряхнул Шуру со своей руки.
— Нет, ну прямо, как бобик блоху! — возмутился Наполеонов. — Никакого уважения!
В это время в дом в сопровождения верного Дона вошла Мирослава.
— Вы чего такие взъерошенные? — спросила она, оглядев друзей.
— Ничего, — буркнул Морис.
— Да? — Она окинула его недоверчивым взглядом.
— Ой, да не слушай ты его, подруга! Я уговариваю его поехать к бабам, а он упирается, — пожаловался Наполеонов.
— Почему? — Мирослава удивилась так искренне, что Миндаугас всерьез забеспокоился, не передается ли безумие через воздух.
— Вы серьезно? — спросил он.
— Ну, конечно! — хором воскликнули они и, подхватив его за руки с двух сторон, потащили к выходу.
Морис был настолько потрясен, что упирался весьма слабо.
Друзья запихнули его в салон «Волги». Мирослава села за руль, а Шура ни на минуту не выпускал локоть Мориса из своих, как оказалось, весьма цепких пальцев.
— Чего ты в него так вцепился? — усмехнулась Мирослава.
— Чтобы не убежал.
— Куда он убежит из машины? — продолжала улыбаться Мирослава.
— С него станется, — проворчал Шура, — еще выпрыгнет на ходу.
— Ну, это навряд ли, — хмыкнула Волгина.
— А ты чего сегодня без машины? — спросила она Наполеонова.
— Моя девочка приболела, — проговорил он голосом отца их общей подруги Люси Стефанович.
Павел Степанович, непревзойденный механик, все автомобили делил на мальчиков и девочек. Как он их различал, для других оставалось загадкой.
— И в какой же автосервис ты ее отогнал?
— Обижаешь, — фыркнул Наполеонов, — приехала Люся и увезла мою девочку. Обещала, что к утру будет как новая.
— Так быстро? — решила подначить друга Волгина.
— Так я же ее друг! — возмутился Наполеонов.
— Ну и что, — усмехнулась Мирослава, — лечить же Стефановичи будут не тебя, а твою машину, извини, девочку.
Шура фыркнул и счел за благо для себя не препираться с подругой.
Мирослава не сомневалась, что Люся сдержит обещание, и к утру автомобиль Шуры будет не только как новый, но и в гораздо лучшем виде, чем при покупке. Автосервис отца и дочери Стефановичей был лучшим в городе. Но не таким большим, как хотелось бы автолюбителям, поэтому, чтобы попасть в него, порой приходилось ждать. Но, конечно, не другу Люсиного детства Шуре Наполеонову.
Мирослава покосилась на Шуру и сказала:
— Не сердись, я пошутила.
— А кто на тебя сердится? — удивился он. — Сердиться на тебя себе дороже, а с тебя все как с гуся вода.
Волгина рассмеялась:
— Шура! Я тебя обожаю!
— А уж как я тебя люблю, просто слов нет! — отозвался он.
— Значит, ты к нам на такси приехал?
— На такси.
Морис не понимал, куда они его везут, но решил, что сориентируется на месте и, если что, сделает ноги. Наконец автомобиль остановился на одной из улиц Старого города.
— Вылезай, — сказал Шура, — приехали.
Морис выбрался из салона, и взгляд его упал на яркую светящуюся витрину с надписью: «Бабы на любой вкус!»
«Этого не может быть, — подумал он, — в центре города!» — и ущипнул себя за руку.
— Смотри, — шепнул Шура Мирославе, — он щипается!
— Не верит своим глазам, — улыбнулась она.
Наполеонов решительно толкнул дверь. Прозвенел мелодичный колокольчик.
«Может, у Наполеонова постановление на обыск в этом заведении, и он таким странным способом пригласил нас в понятые», — было последним, о чем подумал Миндаугас, прежде чем Мирослава буквально втолкнула его вовнутрь помещения.
Первым, что обрушилось на Мориса, когда он переступил порог, был запах. Аромат! Благоухание! Пахло ванилью, корицей, взбитыми сливками, кофе, свежей клубникой, шоколадом, цедрой лимона и еще всем тем, чего он еще не смог угадать. За стеклянными витринами на всеобщее обозрение были выставлены они! Бабы! И среди них была одна из его самых любимых! Ромовая баба! Но каких только других здесь не было! У Мориса разбежались глаза.
Навстречу им выкатился колобок приличного размера в накрахмаленной белой куртке, штанах и колпаке. Он счастливо улыбался и рассыпался в любезностях.
Но обладающий здоровым аппетитом Шура сразу сказал:
— Мы тоже счастливы видеть вас, Петр Анисимович, но особенно ваших баб! Мне, пожалуйста, ромовую, кремовую и с клубникой! И побольше вашего фирменного чая.
