— И чего ты на Басаргине зациклился?
— Потому, что он не мужик, а кремень.
— И кремень может надоесть такой женщине, как Маргарита. А с Фалалеевым могла сработать пословица: «Старая любовь не ржавеет».
— Да пойми ты! — воскликнул Наполеонов. — Басаргин не тот человек, что позволит какой-то там дамочке играть собой, как кошке с мышкой!
— Он влюблен в Максименкову.
— Он любит ее, а не просто влюблен.
— Ну и что?
— А то, что он ее от себя не отпустит.
— Интересно, — Мирослава задумалась и сказала: — Может быть, ты и прав.
— Не может, а точно прав.
— Тогда это новая версия.
— Какая еще версия? — недовольно спросил Наполеонов.
— Такая! Ты говоришь, что Басаргин не намерен отпускать от себя Маргариту.
— Ну?
— Но он не может заточить ее в башню.
— Не может…
— Значит, она может ускользнуть в любое время, несмотря на его хватку.
— Опять двадцать пять! — воскликнул Наполеонов. — Говорю же тебе, от таких, как Басаргин, не ускальзывают.
— Вот он и мог избавиться от соперника раз и навсегда, так сказать, кардинальным способом.
— Против Басаргина нет никаких улик!
— Зато против Максименковой улик слишком много.
— И все неопровержимые!
— Потому, что никто не пытался их опровергнуть!
— Извини, но как можно опровергнуть отпечатки пальцев, туфель, подлинность почерка и ДНК слюны, в конце концов, на сигаретах?
— С сигаретами все очень просто! Если мне нужно тебя подставить, я бы взяла окурки у тебя дома.
— Я не курю.
— Бутылку тоже.
— А я буду делать вид, что не замечаю, как ты шаришь по моей квартире?! — ехидно спросил Шура.
— Я могу подсыпать тебе в чай снотворное.
— Я почувствую привкус.
— Хорошо, в спиртное.
— Моя мама не пьет, — хмыкнул Наполеонов.
— Шура, причем тут твоя мама?
— Она заметит твои проделки!
— Маргарита живет одна. И я просто привела тебе пример. Ты же не станешь отрицать, что экспертиза обнаружила снотворное в крови Фалалеева?
— Не стану. Но он мог принять его сам.
— Зачем?
— От бессонницы.
— Никто не упоминал, что Фалалеев плохо спал по ночам. И где флакон от лекарства?
— Мало ли, например, выбросил.
— Чушь.
— А записка?
— Ее можно вырвать из дневника…
— Ага.
— Взять старое письмо. Да мало ли?!
— Это не прокатит, — заметил Наполеонов, — если ты намерена опровергать улики, то должна найти что-то посущественнее.
— И с туфлей тоже странно. Ты не находишь?
— Чего с ней странного?
— Зачем она выбросила вторую в мусорный бачок рядом со своим домом?
— Мало ли, нервничала, торопилась, не подумала хорошо…
— Бред!
— Бред не бред, но улик много.
— А ты уверен, что Фалалеев собирался возвращаться к жене?
— Он уже вернулся!
— И жил на даче?
— Временно! Все свидетели твердят, что получили приглашение в ресторан, где чета Фалалеевых собиралась отмечать свое воссоединение. Или тебе кто-то сказал противоположное?
— Не сказал, — вынужденно призналась Мирослава.
О словах Маргариты она решила не упоминать.
— Тогда чего забор городить?
— Может, наоборот…
— Чего наоборот?
— Разобрать надо забор, вернее, частокол, который кто-то нагородил, чтобы не было видно правды.
— Ну-ну, разбирай. А я посмотрю, как ты будешь это делать.
— А помочь ты мне не хочешь?
— Зачем?
— Чтобы дело сдать в суд, с чистой совестью предъявив настоящего убийцу.
— Настоящий убийца задержан! — отрезал Наполеонов.
Часа через полтора Шура, видя, что Мирослава сегодня явно не расположена к нему, уехал домой.
— Поздно уже, — проговорил Морис, — оставайся ночевать.
— Не останусь, — проворчал Наполеонов, — опасаюсь за свою жизнь.
— За что опасаешься? — удивился Миндаугас.
— За жизнь! Со Славки станется, подкрадется ночью и придушит!
— За что?!
— За плохую следственную работу!
— А если за это, — не смог сдержаться от иронии Морис, — тогда тебе виднее.
— И ты туда же? — укорил друга Шура.
— Просто, может, тебе стоит взглянуть на дело с другой стороны?
— Уеду я от вас! — ответил Шура. — Недобрые вы!
И он, выйдя из дома, сел в свою «Ладу Калину» и умчался в город.
Дома он невольно разбудил уже уснувшую мать.
Встревоженная Софья Марковна принялась расспрашивать сына:
— Ты чего приехал, Шурочка?
— Я что, не имею права домой приехать? — вспылил Наполеонов. — Мне что, в гостинице теперь ночевать или в своем рабочем кабинете?
— У тебя неприятности? — заботливо спросила мать и погладила его, как в детстве, по макушке.
— Целый ворох! — признался сын.
— Ужинать будешь?
— Нет, я поел.
— Тогда ложись, — мать снова ласково погладила рыжевато-русый ежик сыновних волос, — утро вечера мудренее.
— Только мне сказок народных до полного счастья не хватает, — проворчал сын.
— Это сы´ночка не сказки, это народная мудрость, я тебе сейчас чая ромашкового заварю.
— Не хочу! — Он быстро скрылся в своей комнате и плотно закрыл за собой дверь.
Софья Марковна вздохнула, пошла на кухню и заварила ромашковый чай для себя.
Мирослава тоже долго не могла заснуть, она ворочалась с боку на бок. Уже хотела выйти в сад…
Но передумала, подхватила кота под мышку и пошла к Морису. Она тихонько постучала.
— Да, — прозвучал его голос.
— Можно? — Она приоткрыла дверь и увидела, что на прикроватной тумбочке горит ночник.
Мирослава опустила на пол кота, который сразу запрыгнул на постель.
— Ты не спишь? — спросила Волгина.
— Нет, читаю.
