— Да, неожиданно, — согласился Коган. — Тебе не кажется, что мы сами себя переиграли?
Спасать самоубийцу было бесполезно, он уже умирал. Бился в конвульсии, стекленели глаза. Офицеры тоскливо смотрели на него. Ладно, не судьба, есть еще Грибов, которого пасет Буторин…
— Герой, мать твою, — сплюнул Шелестов.
— Кто? — не понял Коган.
— Не ты же… — Он чувствовал нарастающую злость. Предстояло еще многое узнать о подготовке немецких агентов, нравах в их среде и преданности своему делу. Значит, у них есть приказ в безнадежных ситуациях сводить счеты с жизнью, чтобы не расколоться на допросе в НКВД. Немцы же друзья, нужно сохранять эту иллюзию. Коган тоже был обескуражен и расстроен. Поглядывал на трупы, кусал губы.
— А ты неплохой артист, Борис Михайлович, — усмехнулся Шелестов. — Такое представление закатил, что даже бандит удивился.
— В школьном драмкружке участвовал, — объяснил Коган. — Хотел актером стать.
— А что же не стал?
— Со сцены упал…
Они рассмеялись, хотя это был смех сквозь слезы.
— Что же ты сразу не убил того, первого? Вполне мог с улицы пальнуть ему в спину.
— Не решился, Максим Андреевич. Откуда мне было знать, какие у тебя на него планы? Решил повременить, под пьяного поработать. Пристрелить ведь никогда не поздно?
На улице кто-то топал, хрустел щебень. Резко повернулись, оперативники вскинули стволы. Влетел взмыленный Сосновский с вытаращенными глазами.
— Эй, не стрелять, свои! Вы здесь… На выстрелы бежал, потом тихо стало, плутал по закоулкам… Вы чего тут натворили, командир? — Он изумленно огляделся вокруг.
— Ты вовремя, — хмыкнул Шелестов, убирая пистолет. — Такая вот канитель, Михаил. Одного прикончили, другой сам себе горло перерезал — разыгрывал тут перед нами душераздирающий спектакль…
— И теперь возникло опасение, что всей группе предстоит возвращение в места постоянной дислокации, читай — за решетку, — утробно вымолвил Коган.
— Да уж… — Сосновский растерянно почесал макушку, — погуляли…
— Ну все, не будем о грустном, — заторопился Максим. — Если Сосновский слышал выстрелы, то и другие могли. Скоро здесь будет шумно и людно. Быстро обыскиваем тела и валим отсюда. У них должны быть документы — хоть какие-то, все же по городу ходят…
— А вот как раз «какие-то» нас и не устроят, — бормотал Коган, обыскивая усача. Нащупал серую книжицу-паспорт, бросил Максиму. Тот бегло просмотрел: Данилевский Максим Егорович, тезка, так его растак… 34 года, штамп о прописке в белорусских Славичах, женат на некой Антонине Ковальчук, детей нет…
— Держи, командир, у второго нашел. — Сосновский протянул ему аналогичную ксиву с гербом СССР. — Решетняк Федор Сидорович, гомельская прописка. Татуировка на запястье, сидевший крендель, да и рожа такая, что в колонии для блатных ему самое место…
— Так, уходим. — Максим засунул документы в карман. Поднял кепку, отряхнул о колено. — Вы уходите с того конца здания, — кивнул он, — а я с этого. Не будем привлекать внимание к нашей тесно сплоченной группе. Встречаемся у Малютина.
Он где-то не там свернул, тропа петляла через кустарник. Перешел на шаг, восстанавливая дыхание. Настроение было среднее. Дела определенно шли не в гору.
Максим вышел из кустов и оказался на дорожке, идущей вдоль холма. Здесь опять был город. Опрятные частные дома теснились на склоне, спускались к подножию под зеленью рослых деревьев, кое-где фундаменты одних зданий были практически крышами других. Кривые улочки петляли между домами, сбегали вниз. Окраина города, людей не видно. Сохло белье на веревках, перекинутых между столбиками.
Пройдя по тропе, он обнаружил крутые ступени, спустился, вышел на улочку. Но добрался лишь до ближайшего переулка. Навстречу вывернул милицейский патруль — два сержанта в светлой летней форме, сильные, мускулистые, перетянутые портупеями. Они спешили, явно получили сигнал о стрельбе в районе. В последний момент Шелестов успел натянуть на глаза козырек кепки.
— Гражданин, ни с места! — потребовал один из патрульных, хватаясь за кобуру. — Предъявите документы!
Он ударил, не задумываясь — снизу вверх, в подбородок. Сержант тряхнул головой, слетела фуражка. Навалился на второго. Тот резко отпрыгнул, тоже схватился за кобуру. Максим провел подсечку, толкнул его, чтобы не задерживался на ногах. Милиционер с криком упал, взвыл, ударившись спиной о каменную брусчатку. Краска залила лицо: стыдоба, майор, своих мутузишь! Они поднимались, он снова ударил — одного в висок, другого в глаз. Кулак уже не выдерживал, содралась кожа до крови. Оба милиционера растянулись посреди узкой улочки без сознания.
— Простите, ребята, — пробормотал он, переступая через лежащих, — но это не я придумал… Ничего, оклемаетесь, еще послужите трудовому народу…
Он натянул кепку, стал осматриваться из-под козырька. В округе было тихо, жители городской окраины не показывались на улицу. А, нет, шевельнулась в окне занавеска, на секунду показался любопытный глаз и тут же пропал.
Снова кто-то топал по проулку, из которого возникли милиционеры. Спохватившись, Максим бросился назад, юркнул в узкую щель между белеными стенами и побежал, видя перед собой лишь голубое небо.
Выскочил на тесную площадку перед зданием. Залаяла собака. Перед носом возникла каменная ограда, под ней горшки с вьющимися растениями, их было много, стояли в ряд. Он перегнулся через ограду. Вниз уходила отвесная стена, полностью заросшая густым вьюном. За спиной шумели мужские голоса. К милиционерам подоспело подкрепление.
Максим перевалился через ограду, вцепившись в растения растопыренными руками, и сразу запутался. Вьюны лезли в лицо, царапали руки. Он отдувался, бормотал ругательства, но как-то ухитрялся спускаться. Горшок перевалился через ограду, просвистел мимо, словно бомба, повис на жестких стеблях. Майор уже срывался, но успел перехватиться за соседние стебли, спрыгнул на площадку.
— Что же ты делаешь, хулиган проклятый! — кричала какая-то женщина, возможно, хозяйка этой поруганной красоты. — Ирод! Скотина! Посмотри, что ты натворил!
Даже смотреть не хотелось! Об этом эпизоде своей нелегкой служебной деятельности он точно никому не расскажет. Максим яростно отрывал от себя остатки веток, стеблей, выплевывал листья, перелез еще через какую-то ограду, выпал в переулок, где никого не было. И их счастье, что никого не было, — убил бы!
Скрипя зубами от злости, он пробежал по переулку, свернул в примыкающий. Потом перешел на шаг, начал приводить себя в порядок. Осталось выяснить, где он находится. Ориентация в пространстве отняла еще какое-то время.
Вскоре он вышел на улицу со странным названием Палубная — от чтений табличек с этим названием уже начиналась морская болезнь…
Через несколько минут Максим завернул в дощатый сруб строительной конторы, сунул под нос растерявшемуся канцеляристу служебное удостоверение.
