Заключенный потащился по давно освоенному маршруту. Внутренняя тюрьма НКВД в Варсонофьевском переулке не отличалась ухоженностью и домашним уютом. Все серое, казенное. Подъем по винтовой лестнице в кирпичном мешке — надзиратель приотстал. Кто знает, что придет в голову этому выродку. Инциденты редки, но все возможно.
Уровнем выше были те же серые стены, лампы в мутных плафонах, часовые в форме НКВД с каменными лицами. Подавляла сама обстановка, даже если ничего не происходило. Помещение для допросов располагалось недалеко от лестницы.
— Лицом к стене! — приказал надзиратель и постучал в дверь. — Разрешите?
Помещение было просторным. В футбол не поиграешь, но развернуться можно. Табуретка перед столом. Следователь новый: лысоватый, опухший, с маленькими глазками.
Заключенный помялся на пороге — куда, интересно, подевался предыдущий следователь? Тоже арестован и уже дает признательные показания, раскрывая свою контрреволюционную суть?
Конвоир незатейливо подтолкнул его в спину.
— Спасибо, можете идти. — Человек в форме оторвался от бумаг, мельком глянул на арестанта. — А вы, пожалуйста, присядьте… — Он заглянул в лежащее под рукой дело. — Максим Андреевич…
Заключенный, кряхтя, пристроился на табурете. Неудобно сидеть со скованными за спиной руками. После предыдущего допроса болели суставы. «Стреляла» боль в лобной части головы.
Следователь разглядывал доставленного врага народа — пока нейтрально, без предвзятости — как обычную вещь. Под глазом у заключенного синела припухлость — пару дней назад она была ярче и болела сильнее. Разбитая губа обросла коркой, но уже не саднила. Но все время хотелось ее облизать.
— Добрый день, гражданин Шелестов, — сказал следователь. У него был неприятный голос и неспешная манера общения. — Моя фамилия Хавин, я старший следователь Главного управления Наркомата Государственной безопасности, буду вести ваше дело. Надеюсь, с вашей помощью мы доведем его до победного конца. Следователь Каширин, с которым вы общались ранее, переведен на другую работу. Теперь вам придется общаться со мной.
Заключенный молчал. Его мало волновало, с кем общаться. До февраля 1941-го они представлялись следователями Главного управления Государственной безопасности НКВД СССР. Теперь управление вывели в самостоятельный наркомат, отчего заключенным было ни холодно ни жарко.
Шелестов с трудом разлепил пересохшие губы:
— Наручники снимите… Я на вас не брошусь, не бойтесь…
— За какие, позвольте спросить, заслуги? — Хавин манерно приподнял клочковатые брови. — Может, еще попросите прекратить физические воздействия, предоставить особые условия проживания, скажем, ввиду вашего крайне болезненного состояния? Уверяю вас, гражданин Шелестов, ваше состояние не настолько болезненное. Но мы же не будем доводить до греха, верно? Так что давайте без просьб и пожеланий. Захотите что-нибудь подписать — тогда другое дело…
Он еще не вышел за пределы такта, но в глазах уже поблескивали льдинки. Арестант молчал. За восемь месяцев заключения он повидал немало подобных лиц. Были нервные, резкие, были спокойные, даже интеллигентные, с приятными манерами. Попадались занудливые канцеляристы. Но суть у всех была одна, она не менялась — ни с корректировкой курса партии, ни с личностью наркома.
«Позапрошлый» нарком внутренних дел Генрих Ягода был не подарок к Новому году, но в сравнении со сменившим его Ежовым — милый и не опасный человек. Ежов выкосил весь аппарат Ягоды — приговоры при этом не отличались разнообразием — обезглавил и ослабил армию, прошелся катком по партийному и хозяйственному аппарату. Человек перестарался, не смог остановиться и поплатился именно за склонность к чрезмерности.
Сменившему Ежова Берии пришлось выкорчевывать весь аппарат предыдущего наркома, исправлять многое из того, что тот натворил. Но полностью остановить раскрученный маховик репрессий Лаврентий Павлович не мог (а может, и не хотел) — что и испытал на собственной шкуре восемь месяцев назад Максим Шелестов…
— Вот читаю ваше дело и искренне удивляюсь, — покачал головой Хавин, — вы не желаете сотрудничать со следствием. Вину не признаете, сообщников по фашистской организации не называете. Продолжаете упрямо твердить, что ни в чем не виноваты, невзирая на изобличающие вас доказательства. Другой бы на вашем месте давно все подписал, признал и покаялся. Вы же… только время отнимаете у следствия. Признайтесь честно, вы изменяли Родине?
— Нет, не припомню… — слова давались с трудом. — Я никому и никогда не изменял, гражданин следователь… Даже собственной жене и даже в те моменты, когда имел на то основания…
— Ну, что ж, чувство юмора — это хорошо, — хмыкнул Хавин. — Удивлен, что вы его сохранили, искренне рад за вас. Надеюсь, это ненадолго. Хорошо. Итак, что мы имеем. — Хавин пододвинул к себе дело. — Шелестов Максим Андреевич, 1903 года рождения… хм, как мило, вчера у вас был день рождения, примите поздравления… Уроженец города Красноярска, учился в техническом училище, затем в среднем механико-строительном, имеет диплом техника-строителя… С 1928 года — в органах ОГПУ, затем перевод в военные структуры… Принимал участие в разгроме белокитайцев в 1929 году на Дальнем Востоке; за проявленное мужество представлен к ордену Красной Звезды… Если не ошибаюсь, во время конфликта на КВЖД красными частями командовал враг народа Блюхер? — Следователь пристально смотрел в глаза заключенному. — Можете не отвечать, вопрос риторический. В ту пору заговорщик и изменник Родины рядился под порядочного советского военачальника. А вы командовали батальонной разведкой… Далее послужной список, можно сказать, безупречен. Участие в операции 1938 года на озере Хасан — на этот раз вам доверили разведку 119-го стрелкового полка… — Следователь хищно осклабился. — А командовал советскими войсками тот же маршал Блюхер, причем командовал из рук вон плохо, неоднократно нарушая приказы высшего командования и допуская непростительные просчеты. Признайтесь, Максим Андреевич, к 1938 году вы уже были знакомы с Блюхером, выполняли его преступные приказы, состояли с ним в одной фашистской организации?
Спорить было бесполезно. Какие еще подтверждения нужны? Исчерпывающие и убедительные доказательства виновности. Придавили, как говорится, тяжестью улик. Василий Константинович на озере Хасан явно не покрыл себя неувядающей славой. Ошибки в руководстве операцией были налицо. Красная армия выполнила поставленные задачи, но делала это долго, тяжело, с большими потерями. Блюхер фактически провалил операцию. Предателем Шелестов его не считал, но ряд ошибочных действий признавал. По завершении операции Главный Военный совет РККА обнаружил в состоянии Дальневосточного фронта крупные недочеты. Управление фронта расформировали, Блюхера отстранили от должности, обвинив в некомпетентности (а тот действительно смещал границы и ликвидировал важные оборонительные укрепления), а вскоре арестовали, обвинив в шпионской деятельности в пользу Японии. Сюда же добавили антисоветскую организацию «правых» и военный заговор.
Блюхера сломали — он все признал и подписал. Умер в камере в ходе следствия — тромб в легочной артерии, как объяснила судмедэкспертиза. Это не помешало задним числом лишить его звания маршала и приговорить к смертной казни — к упомянутым обвинениям добавили саботаж, пьянство на рабочем месте и моральное разложение. А выпить, если честно, Василий Константинович любил…
