Бежали, растянувшись, заплетались ноги. Мимо ползли деревья — очень медленно, но хорошо, что в нужную сторону! Майор помнил, где надо свернуть, но чуть не проворонил это место. Пошли по лесу, обнимая каждое встречное дерево, отыскали дорогу. Последние четыреста метров стали бесконечным марафоном. Знакомая поляна — интересно, их ждали? Рухнули без сил на землю…
Где-то рядом хлопнула дверца машины, кто-то выскочил на поляну.
— Мать честная! — Голос старшего лейтенанта Цветкова дрожал от волнения. — И не одни — с добычей…
И снова они натягивали на себя что-то чужое, скомканное, отдающее застарелым потом — люди Малютина предусмотрели все. Не беда, лишь бы доехать.
Машина тряслась по проселочным дорогам, объезжала посты армейцев и НКВД. Слипались глаза, окружающее воспринималось с трудом. Офицеры, оказавшись в расслабляющей обстановке, то и дело клевали носами. Пусть безжалостно трясет, пусть острые углы впиваются в ребра — все равно мы уже у своих!
Стонал связанный Вайсман. Его можно понять. Не оправдать, не посочувствовать, а только понять. Все рухнуло, жизнь потеряла смысл. Все, к чему он готовился, к чему шел, оборвалось, сделалось недосягаемым, превратилось в призрачный фантом. А главное, он отчетливо догадывался, что такое изощренный допрос в НКГБ и как тамошние мастера умеют развязывать языки…
Максим отключался, видения путались с реальными событиями.
В город въезжали дальними «огородами». Похоже, по дороге нарвались на проверку: Цветков изъяснялся матерками, совал постовым удостоверение, шипел, что это дело государственной важности, приказ самого первого секретаря, и если бойцы не хотят крупных неприятностей, они должны их немедленно пропустить…
Пропустили. Вскоре машина въехала на территорию дачи. Сменить Цветкова должны были только утром: и раз он прибыл сам, значит, событие экстраординарное! Тимашук закрыл ворота, побежал к крыльцу, спотыкаясь от волнения. С веранды посматривали заспанные Глафира с Екатериной. Двор освещался «дежурным» фонарем. Появился полуодетый Малютин. Ухмылялся Коган, которого вероломно оставили за бортом: мол, ладно, справились, молодцы, но со мной было бы легче и быстрее!
Прибывших качало от усталости. Они извлекали из машины обмякшее тело немецкого полковника. Вайсман молчал, лишь безжизненно поводил глазами, это был конец, он все прекрасно понимал.
— Товарищ майор? — опешил Максим, уставившись на спускающегося с крыльца Платова. — А вы-то какими судьбами? Нет, поймите правильно, мы бесконечно рады вас видеть, но… Вы были уверены на сто процентов, что мы доставим Вайсмана?
— Но вы же доставили… — Платов широко улыбался, пожимал руки офицерам. — Со мной двое коллег, Максим Андреевич, мы прибыли из Москвы специальным рейсом вчера вечером, самолет дожидается на аэродромном поле под Знаменкой… Послушайте, а ведь вы не ошиблись, это действительно Вайсман! — Он всмотрелся в мучнистое лицо пленника — того поддерживали под локти. — Как мы рады, что вы с нами, герр полковник! Счастливы приветствовать вас на гостеприимной советской земле. Вы же очень хотели сюда прийти? Считайте, что пришли. Нам очень жаль, но теперь вас ждет совершенно другая жизнь, кстати, неплохая, если вы выразите желание сотрудничать с органами… В подвал его, — распорядился Платов, обращаясь к незнакомцам, одетым в штатское. — Беречь, как китайскую вазу, относиться уважительно. Накормить, переодеть, пусть немного поспит. Хвостов, осмотрите пациента, подлечите, если надо — все необходимые лекарства найдете у Павла Егоровича. А то сдается мне, что нашего гостя неоднократно использовали в качестве боксерской груши… Максим Андреевич, понимаю, что того требовали обстоятельства. Объявляю вам благодарность от лица наркома и от себя лично. Никто не сомневался, что вы справитесь. Не засветились там?
— Были попытки, товарищ майор государственной безопасности. — Максим усмехнулся. — Пару раз находились на грани провала…
— Ладно, отчет потом, — махнул рукой Платов. — Не пойман — не вор. Доказать они все равно ничего не смогут. Всем отдыхать, товарищи. По сто пятьдесят, как говорится, и спать. Все разговоры — завтра. А кое-кому из нас, — он покосился на своих людей, невозмутимости которых позавидовал бы памятник, — предстоит бессонная ночь…
Глава одиннадцатая
Их никто не будил, не стоял над душой с винтовкой. Максим вернулся в мир только после обеда, мылся под душем, уплетал приготовленные Глафирой деликатесы.
— Мы прямо санаторные отдыхающие, — ворчал Буторин, спустившийся в столовую, чтобы повторить завтрак. — Просыпаемся, когда хотим, нежимся в кровати, прислуга прыгает вокруг нас, интересуется, чего изволим. А чего мы, кстати, изволим, Максим Андреевич? Наше задание выполнено? Можем возвращаться по камерам? Эх, поем-ка я еще икорки с горкомовского стола, когда еще удастся?
К вечеру появился мрачный Малютин, мялся, словно был не в своей тарелке, стрелял глазами.
— Неприятные новости, Максим Андреевич. Я только сегодня об этом узнал, честное слово… В тюремной больнице скончался Костров. Вроде шел на поправку, начал говорить, а тут очередное кровоизлияние в мозг и… в общем, не смогли врачи его вытащить. Сейчас тело находится в больничном морге.
— Бедная Инга Александровна, — покачал головой Максим. — Ей не позавидуешь. Хорошо, что к ней сестра приехала, есть кому поддержать.
— На этом неприятные новости не исчерпываются, — с трагической миной поведал Малютин. — Сегодня ночью особым отделом НКГБ были задержаны Инга Александровна Кострова и ее сестра Лидия. Такие вот пироги с котятами, — сокрушенно вздохнул Малютин, — их едят, а они пищат… Похоже, смерть Кострова их сильно разозлила. Женщинам вменяется контрреволюционная деятельность, пособничество участникам антисоветского заговора плюс всякая мелочь вроде недоносительства на врага народа… Нагрянули под утро, обеим дали пять минут на сборы. А ведь Инга Александровна только вчера утром вернулась из больницы…
— Павел Егорович, но вы же понимаете, что это полный абсурд… — Максим содрогнулся. Он не мог поверить своим ушам. Образ Лиды постоянно стоял перед глазами, помогал ему бороться с трудностями. Когда он думал о ней, сладкое тепло растекалось по телу. А он уже прикидывал, как бы вырваться за пределы дачи, нанести ей визит. А заодно извиниться, что нарушил обещание привезти Ингу из больницы. Он же не мог разорваться!
— Органы так не считают. — Малютин усердно отворачивался. — Следственный изолятор НКГБ забит до отказа, женщин временно поместили в тюрьму, расположенную в крепости. Предвижу вашу просьбу, Максим Андреевич. Я постараюсь все выяснить, сделать все возможное, по крайней мере, облегчить условия их содержания… Но повторяю, я не всесилен. У органов свое начальство, которое не подчиняется партийному руководству.
Максим сидел, оглушенный, выбитый из колеи. Рядом поднимался враг — реальный, зловещий, а безжалостный каток, запущенный несколько лет назад, продолжал калечить жизни собственных граждан. И этому, по-видимому, не будет конца. Под него мог попасть любой, даже беззаветно преданный и верный идеалам…
