Как будто в подкрепление своих слов, Бисквит небрежно вытащил из кармана пачку смятых купюр.
– Ничего себе! Какого хрена они у тебя как из жопы? – вытаращил глаза Зубик.
– Настоящим парням кошелек не нужен, – холодно ответил Бисквит.
– Ну вы даете! Бисквит тебя загасил! – Николас дал Зубику легкий подзатыльник.
– Откуда у тебя столько капусты, Бисквит?
– Приятели помогли, Оресте и Ринуччо.
– Кто такие? – заволновался Николас, ведь любое неизвестное имя – это потенциальный противник.
– Оресте! – повторил Бисквит чуть громче, будто перед ним был глухой.
– Кто? Оресте Телепузик?
– Ну да!
– Но ему всего восемь лет! То есть ты, Телепузик и…?
– И Ринуччо!
– Ринуччо? Его брат, Путь Карлито, в паранце Капеллони?! Ринуччо Мелюзга?
– Вот, он самый! – воскликнул Бисквит, подразумевая: “Наконец-то до тебя дошло!”
– Ну? И где вы их взяли? – Николас сверлил его своими черными глазами с недоверием и плохо скрываемым интересом. Неужели эти сопляки могли срубить столько денег? Но вот же они, в руках у Бисквита.
– На батутах, где гуляет малышня.
Он сказал это совершенно серьезно, гордо задрав подбородок. Все засмеялись.
– На батутах? Издеваешься? Скажи еще на каруселях!
– Нет, на детских площадках, на батутах в торговых центрах.
– То есть? Это как?
– Хочешь посмотреть? Сегодня мы работаем на площади Кавура.
Николас кивнул, он единственный отнесся к словам Бисквита серьезно:
– Давай, я приеду.
Бриато сел на скутер позади Николаса, остальные кричали им, сложив руки рупором:
– Удачи! Ограбьте лучше банк, да поможет вам Мелюзга!
Бисквит оседлал свой велосипед и, слыша за спиной громкий хохот друзей, обернулся, чтобы показать им язык. Крутил педали без остановки до самой площади Кавура, притормозив немого перед фонтаном, где на Тритоне все еще оставались следы синей краски после первой победы “Наполи” в чемпионате Италии
[17]. Его отцу в то время было примерно столько же лет, сколько сейчас ему. Он любил рассказывать, как после этой победы город безумствовал дни и ночи напролет и как он своими глазами видел фанатов, расписывающих бронзового Тритона. Бисквиту нравилось, что и он может видеть следы этого ликования, и всякий раз, когда он проезжал по площади Кавура, к горлу подкатывал комок. Здесь отец был к нему куда ближе, чем на кладбище, куда они с матерью ходили по воскресеньям.
Он привстал на педалях, маленький, всего-то метр тридцать пять, и принялся крутить головой вправо-влево, как скворец в поисках подружки. Николас и Бриато остановились у входа в детский парк, к которому уже подходили Телепузик и Мелюзга. Они были младше Бисквита на год или два, но лица – как у познавших жизнь, причем не с лучшей ее стороны. Разговоры исключительно про секс и оружие: ведь взрослые не считают, что могут существовать какие-то запретные темы, табу, недопустимое поведение. В Неаполе нет взросления – ты рождаешься и существуешь в заданных условиях.
Мелюзга и Телепузик были не одни. Каждый вез на своем велике еще парочку детей, а позади них бежала целая толпа. Цыгане, ясное дело. Николас и Бриато слезли с мопеда и, скрестив на груди руки, с любопытством наблюдали за сценой. Шпана подбежала к каруселям и устроила бардак: они орали, прогоняли малышей с качелей, толкали так, что те падали на землю. Напуганные дети плакали, их утешали, уводили прочь, крича непрошеным гостям:
– О, Мадонна! Зачем вы сюда пришли?! Уходите! – И еще: – Ох, да что ж это такое, что вы задумали?
Очень скоро в детском парке стало шумно, пыльно, поднялся такой гвалт, что невозможно было ничего разобрать. Тогда Бисквит, натянув на лицо почтительное выражение, которое не слишком ему подходило, решил навести порядок: – Синьоры, дорогие синьоры, не беспокойтесь, я их прогоню, я их сейчас прогоню! – И заорал: – Ну-ка пошли отсюда! Вонючие цыгане! Убирайтесь! Живо!
Вместе с Телепузиком они прогоняли цыганских детей. Те убегали, но снова возвращались. Тогда Бисквит немного поменял тактику: – Синьоры, дорогие синьоры, дайте мне пять евро, я их прогоню, вот увидите, они уберутся!
Плата за спокойную прогулку: женщины быстро это поняли и откупались – кто давал пять евро, кто три… каждая, сколько могла. Собрав деньги, шпана откланялась, и в парке снова воцарились покой и тишина.
Бисквит подошел к Николасу и Бриато, чтобы познакомить их с Мелюзгой и Телепузиком.
– А я тебя знаю, видел тебя с братом! – Мелюзга узнал Николаса.
– Передавай ему привет. Как поживает Путь Карлито?
– Чокнутый, как обычно.
– Значит, хорошо.
– Этот парень лучше. – Бисквит хлопнул друга по плечу. – Мы с ним еще не такое можем!
– То есть? – спросил Бриато. Интересно, что еще придумали эти сопляки?
– Когда цыгане уходят, он хватает две или три сумки. Эти тетки часто оставляют свои сумки на лавках… Я бегу за ним и отнимаю сумки. В благодарность бабушки суют мне десять, а то и двадцать евро. Деньжата у них всегда водятся.
Николас слегка наклонился, чтобы посмотреть им прямо в глаза, а потом, крепко обняв за плечи Мелюзгу и Бисквита, спросил:
– Сколько даете этим цыганчатам?
– Да нисколько… покупаю им чипсы, пиццу. Сегодня они вообще за так работают, я отдал им старый велик сестры, ей он все равно не нужен.
Даже эти щенки нашли способ срубить денег, заключив союз с цыганами. И ему нужно найти покровителя, найти кого-то, с кем можно договориться, без этого паранцу не сколотить. Но кого? Дон Феличано Стриано добровольно сдался полиции, Копакабана сидит в Поджореале, а Котяра здесь чужой, и этот чужой претендует на сердце Неаполя.
Паяльник
Они сидели, как обычно, в баре, и вдруг Тукан, уставясь в телефон, сказал:
– Эй, парни, смотрите-ка! Посмотрите, что пишут в Твиттере.
Никто не отреагировал, отозвался только Чупа-Чупс:
– Фигню всякую пишут.
– Какую фигню? “Нового махараджу” обчистили до нитки. Вот тут статья.
Николас тотчас оживился:
– Отправь мне ссылку.
Он быстро пробежал глазами страницы, пролистал фотографии. Ограбили ночью, вынесли все, что могли. Все-все: посуду, компьютеры, подсвечники, стулья. Погрузили в грузовик и вывезли. Был выходной день. Сигнализация оказалась отключена.
