– Хватит ломать комедию, – сказал дон Феличано. Копакабана подхватил эту фразу, и от нее пошла цепная реакция по принципу домино. Все расступились, прекратили кричать. Потихоньку переместились в сторону жены и дочери дона Феличано выразить своего рода соболезнования. Так решил Граф. Это было последнее выступление клана Стриано, уничтоженного в ходе борьбы с кланом Мочерино из Саниты. Поначалу Стриано хотели объединиться с ними, но закончилось все убийствами с той и с другой стороны. В итоге дон Стриано, Граф, решил применить выигрышную стратегию: показать своему клану, своему району, что он здесь и не собирается скрываться, что, впрочем, означало стать легкой мишенью, умереть. Неизбежный конец долгого правления, унаследованного от отца, Луиджи Стриано, Короля. Он все прекрасно понимал. Однако открыто заявить о себе, не прятаться, было явным посланием. Демонстрацией того, что Стриано свободны, они у себя дома и ничего не боятся. И это дорогого стоило.
Символика поцелуя, подаренного Копакабаной, рассыпалась в прах из-за самого дона Феличано. Вскоре случился апокалипсис, неожиданный, жестокий, немыслимый. Дон Феличано решил заговорить, и его покаяние разрушило больше домов, чем землетрясение. Это не метафора, а реальность. Вся карта Системы была перекроена. Многие дома опустели по причине арестов либо программы защиты свидетелей, в ходе которой члены семьи дона Феличано переселялись в безопасные районы. Страшнее, чем война кланов. Все мужчины, все женщины, причастные семье, были покрыты позором. Несмываемым позором. Примерно так происходит, когда понимаешь, что окружающие знают об измене твоего мужа или жены. И чувствуешь себя объектом насмешек, пристального наблюдения. Холодный взгляд голубых глаз дона Феличано. Этот взгляд был угрозой и защитой одновременно. Никто не мог явиться в Форчеллу и установить там свои порядки. Никто не мог нарушать правила Системы. Правила Системы определялись и охранялись семьей Стриано. Этот взгляд означал безопасность и страх. Однако дон Феличано предпочел закрыть глаза.
О том, что дон Феличано заговорил, жители Форчеллы поняли однажды ночью. Как и в ночь ареста, над Форчеллой кружились вертолеты. Бронированный автобус увозил сотни арестованных. Дон Феличано заложил всех: киллеров, соучастников, вымогателей, сбытчиков наркоты. Заложил свою собственную семью, и вся семья по цепочке заговорила. И пошло-поехало: выкладывали информацию о взятках, тендерах, банковских счетах. Чиновники вплоть до заместителей министров, директора банков и предприниматели – заговорили все. Дон Феличано говорил, говорил и говорил, а Форчелла задавалась единственным вопросом: “Почему?”
За этим коротким словом стояла фраза: “Почему дон Феличано раскаялся?” Не нужно было произносить всю фразу целиком, достаточно произнести “Почему?”, и все понимали, о чем речь. В баре, дома за воскресным обедом, на стадионе. “Почему?” означало одно: “Почему дон Феличано сделал это?” Строились разные догадки, однако правда была проста, даже тривиальна: дон Феличано раскаялся, поскольку предпочел, чтобы Форчелла умерла, лишь бы не отдавать ее кому-то другому. У него не хватило сил накинуть петлю себе на шею, тогда он решил задушить всех остальных. Он пытался убедить всех в том, что раскаялся, но как ты смоешь с себя вину за сотни смертей? Чушь собачья. Он ничуть не раскаялся. Он заговорил, чтобы продолжать убивать. Раньше он убивал оружием, теперь – словами.
Взяли и отца Драго, Нунцио Стриано, или Министра. Феличано донес на него, рассказав обо всех преступлениях, всех злодеяниях, которые тот совершил, но Министр хранил молчание. Заговорили все остальные братья, только не он. Он продолжал сидеть в тюрьме, защищая своим молчанием кое-какую недвижимость и сына. Он не хотел, чтобы Луиджи ждала участь дочери дона Феличано, которую до свадьбы с Котярой все презирали. “Продажная шкура” – так называли ее.
За спиной сидевшего на скамье подсудимых Тигрика почти осязаемо висел в воздухе тяжеловесный силуэт Котяры. Дон Витторио между тем продолжал придерживаться выбранного курса, уклоняясь от прямых ответов на вопросы обвинения: “Нами установлено, что ваш сын, по сообщениям различных сотрудников правоохранительных органов, считался врагом клана Фаелла, с которым вы ранее сотрудничали и с которым делите территорию. Как вы считаете, Фаелла могли быть заинтересованы в смерти вашего сына?”
– Мой сын был человек порядочный, он никому не причинял зла, не думаю, что у кого-то могло возникнуть желание его убить. Нет, невозможно. Особенно в нашем районе, все знают, как он любил Понтичелли и всех, кто здесь живет, все они были на его похоронах.
Словесная перепалка велась на формально правильном итальянском языке, дон Витторио старался не употреблять диалектальных словечек, которые в тот момент могли лишь подточить его самообладание.
Даже наглость Тигрика, казалось, не тревожила дона Витторио, он спокойно встречался с ним взглядом. Тигрик же смотрел на него с какой-то гримасой отвращения.
– Габриэле Гримальди я несколько раз видел. Насколько я знаю, в Понтичелли он не жил. И вообще Конокал – это не моя территория. Я никогда не кормился с улицы.
Тигрик подбирал слова, он знал, что Котяре все донесут. Он хотел подчеркнуть отличие, мол, у нас иное происхождение, иная кровь, иные интересы, мы родились во дворце, а не в подворотне. За этими словами скрывалось: Котяра – не наркоторговец, сбыт его мало интересует. У него есть цемент и политика, торговля, и вообще он идет другим путем. Дону Витторио ничего не оставалось, как смириться. Показать свою покорность.
Николас понимал все нюансы этой игры. Он знал, что это всегда кровь, круговая порука, грязное и чистое. Нет никакой теории, удерживающей вместе эти понятия, древние, как само человечество. Грязное и чистое. Кто решает, что именно грязное? Кто решает, что именно чистое? Кровь, всегда кровь. Чистая кровь никогда не должна смешиваться с грязной кровью, с чужой. Николас вырос на этих идеях, все его друзья выросли на них, но у него есть смелость заявить, что система устарела. Ее надо менять. Враг твоего врага – твой союзник, независимо от крови и отношений. Если для того чтобы стать тем, кем ты хочешь стать, придется полюбить тех, кого тебя учили ненавидеть, что ж, ты сделаешь это. К черту кровь. Каморра 2.0.
Живой щит
Названия улиц Конокала парни дона Витторио Гримальди были вынуждены читать ежедневно, поскольку оттуда, из этого квартала Понтичелли, выйти они не могли. Выйти за его пределы означало получить пулю от кого-нибудь из людей Котяры. Клан Фаелла держал их на прицеле. Так что они крутились внутри этого прямоугольника с оторванным углом вверху справа. Все, что писали о нем в газетах, все эти рассуждения о деградации, одинаковых серых многоэтажках, отсутствии будущего, неизменно приводили их в ярость. Эти клетки, поставленные, как в курятнике, одна за другой, представляли собой лживую геометрию, которая не выстраивает жизненное пространство, а разрушает его. Запирает, как тюремная камера. Парни дона Витторио не мечтали о дурной славе Скампии, не хотели стать символом. Конечно, они не слепые и видели, что все у них обшарпанно, если не сказать убого. Рваные, выгоревшие на солнце шторы, груды горелого мусора, изрыгающие ругательства стены. Но это твой родной квартал, весь твой мир, значит, нужно любить его вопреки очевидному. Это вопрос связи. Родства. Это – основа. Твоя улица становится твоим домом. Один бар, два магазина, небольшие лавочки, где теперь продается все, вплоть до туалетной бумаги и стиральных порошков, потому что нет супермаркета, слишком далеко для стариков, для тех, кто на мопеде, тех, кто не может покинуть свой квартал. Вот что случилось с кланом Гримальди. Впрочем, у себя они продолжали заниматься сбытом. Покупатели, приезжавшие в Конокал, надеялись найти травку, кокаин и крэк по дешевке. Но дон Витторио не хотел демпинговать. Это был бы плохой знак, знак смерти. Получалось, что клиенты туда не шли, но и парни дона Витторио не могли искать клиентов на стороне.
