– Деньги отдавать мне раз в два месяца, – сказал он. – Если узнаю, что злоупотребляешь моим доверием, рассержусь. Все “кирпичи” будут посчитаны. Заныкаешь, отрежу яйца.
– Зря меня Уайт тогда не пришил на месте, – прошипел Пернатый, садясь на “Веспу”.
Журавль посмотрел на него, как на бездарного ученика, которого лучший в мире учитель не может ничему научить:
– Ты понимаешь, что дон Витторио спас тебя, засранец.
Пернатый опять ничего не понял.
– Засранец, – повторил Журавль, – если они разрешат тебе свободно работать в Форчелле, ты поднимешься, и тогда два пути: тебя уберут парни из Конокала, чтобы самим сбывать в центре, либо начнут искать поддержку, чтобы занять центр, и уйдут отсюда. А если перестанут покупать товар здесь у нас, мне лично придется тебя убрать. – Журавль ушел, а Пернатый остался на парковке, его распухший синяк под глазом казался совершенно черным на бледном лице.
Подходил к концу этот нелегкий день. Пернатый достал из кармана смартфон. Куча пропущенных звонков от мамы и столько же от Тоторе, перекупщика. Тот узнал, что после стадиона Пернатый оказался у Архангела, и хотел услышать подробности. В первую очередь его интересовало, кто будет платить за косяки Пернатого.
“Все в порядке”, – отправил сообщение матери.
“Все в порядке”, – отправил сообщение Тоторе.
“Все в порядке”, – отправил сообщение Марадже.
“Все в порядке” – универсальный ответ. Как будто все идет как надо. “Все в порядке” – матери, обеспокоенной, куда делся сын после матча. “Все в порядке” – Тоторе, посреднику: ничего не придется платить, еще и навар получит. “Все в порядке” – новоявленному главарю, желающему встретиться со старым боссом, для которого игра почти окончена.
“Все в порядке”. Так и должно быть.
Логово
Драго притащил всех в дом на улице Карбонари. Третий этаж изрядно обветшавшего здания, где жильцы практически не менялись. Старый зеленщик и нынешний владелец овощного магазина. Контрабандисты – предки, бандиты – потомки. Там не было новых жильцов, за исключением нескольких африканских сбытчиков, которым разрешили жить с семьями.
Там у Драго была квартира.
– Ее, парни, у нас не отняли. Это часть семьи Стриано, наше добро. Она принадлежала моему деду, Королю, он пускал сюда пожить тех, кто на него работал.
Действительно, в обстановке квартиры чувствовались отголоски прошлого: время остановилось там в восьмидесятые. Или, лучше сказать, законсервировалось. Словно сорок лет назад кто-то накрыл квартиру брезентом, защищая от бега времени, и поднял его только сейчас.
Мебель в этом доме казалась ниже, чем обычно, – столики, диваны, телевизор. Как будто люди, которые там жили всего-то несколько десятилетий назад, были ростом не выше метра шестидесяти пяти. Журнальный столик перед коричневым кожаным диваном мальчишки тут же превратили в подставку для ног. Большой торшер с цветным абажуром стоял между двух коричневых же кресел. И множество шкафов, забитых вещами, каких эти подростки в жизни не видели. Видеокассеты, например, с белой наклейкой, на которой кто-то второпях пометил год и название матча национальной сборной.
Но самым смешным казался телевизор. Он стоял на столике, придвинутом к стене, которая была оклеена обоями в бело-голубую полоску. Телевизор напоминал куб и весил, наверное, килограммов пятьдесят. В его выпуклом экране отражался полинявший интерьер квартиры. Зубик подошел к нему, как приближаются к опасному животному, и, держась на почтительном расстоянии, нажал на то, что, скорее всего, было кнопкой для включения питания. В ответ раздался скрежет, будто некая пружина наконец выпрямилась после векового бездействия.
– Ничего не пашет, – сказал Николас. В ответ на это слабый красный огонек загорелся, опровергая его слова.
– Раньше здесь скрывался кто-нибудь из нашей семьи, – продолжал Драго, – а еще Феличано, Граф, водил сюда своих баб. Это ничейная квартира.
– Здорово! – воскликнул Николас. – “Ничейная квартира”, прекрасно! Здесь будет наше логово.
Смешное словечко.
– Логово? – переспросил Агостино. – Что еще за логово?
– Логово, где мы будем собираться, решать все вопросы.
– Значит, первым делом надо сюда притащить Xbox
[25], – обрадовался Агостино.
– Здесь будет наш дом, так, установим правила для всех, первое: никаких баб не водить, – продолжил Николас.
– Ну-у-у-у, – разочаровано протянул Чёговорю, – это ты, Мараджа, загнул!
– Если будем водить сюда баб, превратим нашу нору в бордель. Только мы, и все. Никаких друзей-приятелей. Только мы одни! И еще, – добавил он, – рот на замке. Это место только для нас.
– “Первое правило бойцовского клуба: не упоминать о бойцовском клубе”
[26], – сказал Бриато.
– Молодец! – съязвил Чупа-Чупc.
– Да, но все равно заметят, что мы сюда ходим, – сказал Драго.
– Одно дело – заметят, и совсем другое – мы сами расскажем.
Улица была названа в честь карбонариев
[27]. Она и сейчас так называется, улица Карбонари в Форчелле. Как нельзя более кстати для группы подростков, которые ничего не знали о карбонариях, но все же напоминали их, пусть не благородными намерениями, но самоотверженностью, слепой отвагой, которая выражалась в пренебрежении ко всему миру. Они принимали в расчет только свою волю как основание правоты собственных действий.
– Это наше логово, парни. Здесь можно отрываться, курить, да мало ли что! Драго согласен. Копакабана ничего не знает. Это наше дело.
Николас считал, что с этого нужно начинать. С квартиры, с места, где можно встретиться всем вместе и спокойно поговорить. Это сплачивает.
– Отсюда и начнем, – так и сказал.
Бисквит был единственным, кто все это время молчал, уставясь на носки своих белейших, новых кроссовок “Адидас”, будто хотел разглядеть там какое-то пятно.
– Бисквит, ты что, не рад? – спросил Мараджа.
Тот медленно поднял голову:
– Можно тебя на минутку, Нико?
“Нико”, не “Мараджа”… И голову понурил.
Никто не обратил на них внимания. Остальные тем временем переместились в спальню, увлеченные исследованием этой машины времени.
Бисквит сразу спросил:
– Нико, ты уверен, что квартира предателя – это то, что нам нужно?
