– Проходи, проходи… – только и сказал, входя в столовую, где стоял огромный стол из черного дерева, в нелепой геометрии которого потерялась вся мрачная элегантность и остался лишь броский и безвкусный предмет. Дон Витторио сел. За стеклами многочисленных шкафов теснилась керамика всех сортов. Должно быть, жена дона Витторио обожала фарфор Каподимонте, однако в доме не было никаких следов женского присутствия. Статуэтки дамы с собачкой, охотника, волынщика – классика знаменитой фабрики. Глаза Николаса бегали от одной стены к другой, он хотел запомнить все; он хотел увидеть, как живет Архангел, но то, что он видел, ему не нравилось. Он не понимал, что именно его смущало, однако в его представлении квартира босса должна выглядеть иначе. Что-то не то, не может босс отсиживаться в таком укрытии, столь обычном, заурядном. Телевизор с плоским экраном и двое в шортах цвета футбольной команды Неаполя – вот и все. Парочка не здоровалась с Николасом, ожидая сигнала дона Витторио, который, скрестив указательный и средний пальцы, помахал, будто отгоняя мух, – явный знак “убирайтесь”. Они ушли на кухню, и вскоре оттуда послышался квакающий голос известного комика – вероятно, там был еще один телевизор, – а затем смех.
– Раздевайся!
Вот голос человека, привыкшего повелевать.
– Раздевайся? То есть?
Недоумение отразилось и на лице Николаса. Такого он не ожидал. Сотню раз он представлял себе, как пройдет эта встреча, но ему и в голову не могло прийти, что придется раздеваться.
– Раздевайся, пацан, кто тебя знает. Откуда мне знать, что у тебя нет диктофона, жучков и подобной хрени…
– Дон Витто, чтоб мне сдохнуть, как вы можете так думать…
Он взял неверный тон. Босс есть босс, а ты должен знать пределы дозволенного. Дон Витторио громко, перекрывая комика и смех, чтобы услышали те двое на кухне, сказал:
– Мы закончили.
Не успели вернуться те двое в трусах от “Наполи”, как Николас начал снимать обувь.
– Нет, нет, хорошо, я раздеваюсь. Уже раздеваюсь.
Снял обувь, потом брюки, рубашку и остался в трусах.
– Все снимай, пацан, микрофон можно спрятать и в жопу.
Николас знал, что дело не в микрофонах. Перед Архангелом должен быть голый червяк, такова плата за свидание. Повернувшись задом, Николас, веселясь, показал, что ни микрофонов, ни камер у него нет, а есть самоирония – качество, которое боссы со временем неизбежно теряют. Дон Витторио знаком велел ему сесть, и Николас молча ткнул в себя пальцем, будто переспрашивая, можно ли сесть вот так, голым, на безупречно белые стулья. Босс кивнул.
– Посмотрим, умеешь ли ты вытирать жопу. Если оставишь дерьмо, значит, ты еще слишком мал и не умеешь пользоваться биде, мамочке приходится тебя подмывать.
Дон Витторио специально сел у стола, посадив Николаса напротив. Никаких намеков: выбери Николас место за столом справа от него, парень мог подумать бог знает что. Лучше друг перед другом, как на допросе. Он ничего не предложил Николасу: нельзя разделять трапезу с незнакомцем, даже кофе угощают только проверенного человека.
– Значит, ты и есть Мараджа?
– Николас Фьорилло…
– Вот именно, Мараджа… очень важно, как тебя называют. Кличка важнее имени. Слышал про Барделлино?
– Нет.
– Барделлино, настоящий бандит. Это он сколотил из простых пастухов серьезную организацию в Казал-ди-Принчипе.
Николас слушал, как благочестивый мессу.
– У Барделлино было прозвище, которое ему дали еще в ребячестве, и оно к нему так приклеилось, что осталось навсегда. Звали его Профурсетка.
Николас рассмеялся, а дон Витторио кивнул, широко раскрыв глаза, будто подтвердждая, что это исторический факт, а не легенда. Факт, относящийся к судьбе, имеющей особое значение.
– Барделлино не хотел, чтоб от него воняло конюшней и глиной, не хотел ходить с черными ногтями, поэтому перед тем, как отправиться в город, он мылся, брызгал себя одеколоном и одевался всегда элегантно. Каждый божий день как на праздник. Гель для волос… все дела.
– И как появилось это прозвище?
– В то время и в городе-то были одни крестьяне. А тут такой парень видный, вот прозвище и прилипло сразу: Профурсетка, легкомысленная баба. Выпендрежник.
– Ну да, красавчик.
– Только кличка эта не для тех, кто должен командовать. Чтобы командовать, нужно иметь кличку, которая командует. Пусть уродливую, пусть невыразительную, но не идиотскую.
– Но ты же не сам себе берешь кличку.
– Верно. И вот, когда Барделлино стал боссом, он захотел, чтобы его называли просто дон Антонио, а кто называл его Профурсеткой, напрашивался на неприятности. Конечно, в лицо никто его так не называл, но за глаза он всегда был Профурсеткой.
– Но он был хорошим боссом, правда? Значит, чтоб мне сдохнуть, кличка не так уж важна.
– Ошибаешься, всю свою жизнь он пытался от нее избавиться.
– А что потом случилось с доном Профурсеткой? – спросил Николас, улыбаясь, к неодобрению дона Витторио.
– Он исчез, кто-то говорит, что он начал все с чистого листа, сделал себе пластическую операцию, инсценировал смерть, а сам продолжал наслаждаться жизнью и плевать хотел на тех, кто мечтал его убить или посадить за решетку. Я видел его лишь однажды, когда был еще маленьким. Он единственный в Системе был как король. И не находилось равных ему.
– Молодец Профурсетка, – заключил Николас, словно речь шла о его друге.
– Тебе повезло, хорошее прозвище.
– Меня назвали так, потому что я околачиваюсь в “Новом махарадже”, ресторане в Позиллипо. Это моя точка, там делают лучшие коктейли в Неаполе.
– Твоя точка? Ну молодец. – Дон Витторио сдержал улыбку. – Это хорошее прозвище. Известно тебе, что оно означает?
– Я смотрел в интернете, на индийском языке оно означает “король”.
– Это королевское имя, но будь остророжен, чтобы не получилось, как в песне.
– В какой песне?
Дон Витторио широко улыбнулся и запел фальцетом:
Паскуалино Мараджа
Первейший лентяй:
На загадочном Востоке
Он набоб среди индусов.
Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!
Паскуалино Мараджа
Научил их делать пиццу,
Вся Индия сыта и довольна.
Он перестал петь и громко, вызывающе рассмеялся. Смех перешел в кашель. Николас почувствовал раздражение. Это выступление – насмешка, попытка пощекотать ему нервы.
– Ну и лицо у тебя! Хорошая песня. Я всегда пел ее в молодости. Представляю, как ты с тюрбаном на голове делаешь пиццу в Позиллипо!
Брови у Николаса взлетели вверх, самоирония уступила место плохо скрываемой злости.
– Дон Витто, я так и буду сидеть с голой жопой? – только и спросил он.