– Что, мочу нюхаете, ублюдки?
– Ну! А ты какого черта? Куда ты провалился? – приветствовал его Бриато.
– Мне-то оставили?
– Конечно!
– Идем сейчас на дело.
– Четыре утра, какое дело?
– Ладно, подождем. В пять выходим на охоту.
– Охоту? На кого?
– На негритосов.
– На негритосов?
– Ну да, на негров, на черных. Подстрелим парочку, пока они ждут автобуса, чтобы ехать на работу. Поохотимся у остановки.
– О, отлично! – воскликнул Зубик.
– Это как? – удивился Бриато. То есть первого попавшего негра, бабах… просто так?
– Ну да, а кто их будет искать? Они на хрен никому не нужны. Думаешь, будут расследовать, кто убил какого-то там негра?
– Мы втроем пойдем или остальных тоже берем?
– Нет, нет. Вся банда должна быть. Но только у нас троих будут пушки.
– Но все же дома, спят уже…
– Да плевать, позовем – встанут.
– А если только мы трое… и все?
– Нет. Они должны видеть. Должны учиться.
– Разве ты не говорил, что каморристы умеют все с самого рождения? – улыбнулся Бриато.
– Давай, включай плейстейшен, – велел Николас вместо ответа. И, пока Бриато возился с игровой приставкой, добавил: – Ставь “Зов долга”. Поиграем в “Mission One”. Там, где в Африке. Потренируемся стрелять в негров.
Зубик отправлял всем сообщения на Вотсап. “Эй, парни, завтра утром, – писал он, – утренняя пробежка перед матчем”. Никто не ответил.
Открылась заставка игры. “The future is black”
[39], – написано. Но future принадлежит тем, кто сумеет перезарядить автомат Калашникова раньше других. Если подойдешь слишком близко к верзилам в майках, они мигом выпустят тебе кишки, и если на флаге этих парней есть оружие, то это что-то значит. Правило второе: прячься. За скалой, за танком. А в жизни – за капотом машины, припаркованной во втором ряду. В жизни тебя не прикроет с воздуха вертолет, если все пойдет не по плану. Правило третье, самое важное. Беги. Всегда.
Они начали играть. Пулемет строчил, как одержимый. Действие происходило, кажется, в Анголе. Главный герой – боец регулярной армии, он в красном берете и камуфляже, убивает повстанцев в ужасных майках с пулеметами наперевес. Николас стрелял, как ненормальный. Попадал в цель и бежал дальше. Бегал. Всегда.
В полшестого утра они высадились у дома Чупа-Чупса. Позвонили в домофон, ответил его отец:
– Кто это?
– Простите, синьор Эспозито, это Николас. Можно Чупа-Чупса?
– В такую рань? Винченцо еще спит, ему в школу.
– Мы же сегодня едем на экскурсию!
– Винченцо! – заорал отец Чупа-Чупса. Тот спросонья подумал, что пришли забирать его в полицейский участок.
– Папа, что случилось?
– Это Николас, он говорит, что вы сегодня едете на экскурсию, но мама ничего мне не сказала.
– Ах да… я забыл… – Чупа-Чупс взял трубку домофона, а мать босиком уже бежала к нему, размахивая руками:
– Что за экскурсия? Куда?
– Я иду, Николас, иду.
Отец Чупа-Чупса с балкона вглядывался в темноту, но видел только движение силуэтов. Там, внизу, подростки складывались пополам от смеха.
– Вы точно едете на экскурсию? Тереза, – сказал он жене, – позвони в школу.
Но Чупа-Чупс уже был готов. Пройдет часа два, прежде чем родители поймут, что нет никакой экскурсии, – прежде чем кто-то ответит им в школе.
Таким же образом они выманили Драго, Дохлую Рыбу, Дрона и остальных, всех по очереди. Теперь вся паранца была в сборе: вереница скутеров, зевающие седоки. Не удалось вырваться только Бисквиту.
Он жил напротив больницы Лорето Маре, на первом этаже. Все банда собралась у него под окнами, не заглушая моторов. Дверь открыла мать, уже взвинченная, она поняла, что приехали за Эдуардо.
– Нет, Эдуардо никуда не пойдет, особенно с такими мерзавцами, как вы!
Николас, будто не слыша этих слов, прокричал в приоткрытую дверь:
– Бисквит, давай, выходи.
Мать подступила к Николасу всем своим тучным телом, растрепанная, с пылающими от гнева глазами:
– Послушай, сопляк, во-первых, моего сына зовут Эдуардо Чирилло. А во-вторых, не смей, пока я здесь, приказывать моему сыну, что он должен делать. Или ты думаешь, напугал так, что подол дрожит? – И она яростно потрясла подолом ночной сорочки.
Бисквит не вышел, скорее всего, даже не встал с постели. Матери он боялся. Ни Николас, ни верность банде не могли побороть этот страх.
– Был бы здесь ваш муж, я бы поговорил с ним, а вам не стоит вмешиваться. Эдуардо должен пойти с нами, есть важное дело, – не сдавался Николас.
– Дело? Интересно, что это за дела такие? Я сейчас твоего отца позову, и посмотрим. Не смей даже упоминать моего мужа, ты понятия не имеешь, о ком говоришь.
Отец Бисквита погиб на Сардинии. Вообще-то он был за рулем машины грабителей, сам не грабил. Просто был водителем. Остались жена и трое детей. Он работал в больнице Лорето Маре, в клининговой компании, там и встретил подельников, промышлявших грабежами на Сардинии. Его убили при первом же ограблении. Кража была удачной, но из четырех грабителей только двум удалось спастись, они и принесли жене конверт, в котором было пятьдесят тысяч евро, а кража – на миллион. Такие дела. Бисквит знал эту историю, она всегда царапала ему душу. Подельники отца были в бегах, и всякий раз, когда от них приходили новости, Бисквит горел желанием отомстить. Мать Бисквита поклялась, как обычно делают вдовы, что у детей судьба сложится иначе, что их не обдурят, как отца.
Для Николаса же отец Бисквита, застреленный полицией, павший при ограблении, был мучеником и вошел в его личный пантеон героев, которые берут деньги, как говорил он, а не ждут, что им кто-то их даст.
– Эдди, когда мамочка отвяжет тебя от кровати, позвони, мы за тобой заедем, – так закончились переговоры, и весь отряд проследовал в выбранном направлении.
В золотистом рассвете по пустынным улицам, мимо сонных окон и овеянного ночным воздухом белья на веревках двигалась вереница мопедов, повизгивая фальцетом, словно церковные служки по пути на мессу.
Они доехали до автобусной станции за центральным вокзалом. Группа украинцев ждала автобус на Киев, а турки и марокканцы – на Штутгарт. В отдалении, между парковкой и навесами автостанции, стояли четверо. Иммигранты. Двое щуплых, наверняка индусы, один совсем тощий, другой покрепче. Один чернокожий и еще один, скорее всего, марокканец. Они были в рабочей одежде. Индусы наверняка ехали в деревню – их сапоги перепачканы сухой грязью; другие же двое – на стройку, майки и брюки со следами извести и краски.
