Для премьеры Антонина Валерьевна сняла Дом культуры, назвала журналистов, телевидение, директоров благотворительных фондов. Небольшой зал ломился — даже родители артистов поместились не все.
Пианисту Ольга строго наказала: ни в коем случае не пытаться, как положено в нормальном балете, подстраиваться под танцоров — но просто играть. А детям приказала: даже если забыл партию от начала и до конца — все равно двигаться. Сама она тоже вышла на сцену — в роли Другой. В Главном театре страны эту роль только примам доверяли, но Ольга под восхищенно-влюбленными взглядами своих артистов чувствовала, что ей бы сегодня и Плисецкая аплодировала.
Главное — кураж. Его они все поймали.
Самая необычная в мире «Артефакт-сюита» произвела фурор.
О ней рассказали вечерние новости на всех каналах, Интернет гудел, печатные издания восторгались. А рано утром Оле позвонили — она, уставшая и возбужденная после премьеры, забыла выключить на телефоне звук.
Девушка сонным голосом отозвалась:
— Алле?
— Убирайся отсюда со своими психами! — грубо рявкнули в трубку.
Ольга подскочила в постели. Запоздало посмотрела на определитель номера: скрыт.
Постаралась успокоиться, глубоко подышать. Выпила кофе. А когда выходила из квартиры, нога угодила во что-то склизкое. Дохлая, с размозженной головой крыса. Прямо под дверью.
Завизжала. Вернулась домой, тщательно вымыла обувь. Сменила колготки. Едва пришла на работу, бросилась к Антонине Валерьевне. Та взглянула в ее перепуганное лицо и сразу спросила:
— Дерьмо под дверь подбросили?
— Н-нет. К-крысу, — пробормотала девушка. — А от-ткуда в-вы знаете?
— Какой еще может быть реакция на удачную премьеру! — светски улыбнулась начальница. — Это хейтеры. Всегда оживляются, когда у нас что-то новое и удачное.
— Но кто они? И почему?!
— Можешь в Интернете посмотреть, — хладнокровно отозвалась Антонина Валерьевна. — Сторонники евгеники. Считают, что аутисты позорят и портят нацию. Их сайты закрывают за экстремизм, но они с новых выныривают. На самом деле просто подростки и придурки. Не бойся. Ничего они тебе не сделают.
— Но адрес мой узнали!
— Подумаешь, сложность! Если ты напротив Центра живешь!
— Значит, они следили за мной?!
— Ольга, прекрати истерить, — повысила голос начальница. — И помни простую истину. Если собака лает — она не укусит.
— Вам хорошо, вы смелая… — жалобно произнесла Оля.
Вышла из кабинета начальницы и немедленно позвонила Георгию. Жених только неделю назад уехал в Псков — помощники с руководством столовой не справлялись, — но выслушал ее и обещал примчаться завтра же.
— Ой, Гош, не надо, — смутилась девушка. — Шефиня говорит, они безопасные.
— И что? Даже просто пугать тебя я тоже никому не позволю!
«Какой он хороший! — наполнилось теплом сердце. — Одну только ночь пережить, а завтра Гошик из любого хейтера отбивную сделает».
День выдался суматошный. Родители пациентов то и дело прорывались благодарить, приезжали пропустившие премьеру журналисты, а часов в пять позвонила начальница, триумфальным голосом молвила:
— Главный театр страны на сегодня нам двадцать билетов выделил. На «Баядерку», в партер. Там номинал — пятнадцать тысяч!
— Знаю, — усмехнулась Оля, еще недавно танцевавшая в третьей вариации картины «Тени».
— Штук десять я нужным людям раздам, — деловито произнесла Антонина Валерьевна, — а остальные ты забирай.
— Зачем они мне?
— Артистов своих сводишь.
— Да они не выдержат «Баядерку»! Сложный, длинный балет.
— Ты что, не понимаешь? Они должны сходить.
— Ну, пусть идут с родителями!
— Нет. Тут дело практически политическое. Они должны быть со своим постановщиком. С тобой.
— А что я делать буду, если хотя бы один — в незнакомой обстановке — мне истерику устроит?! Во время спектакля?!
— Брось. Они тебя слушаются.
И повесила трубку.
«Вот мне радость! — сердито думала бывшая балерина. — Еще недавно сама танцевала, а теперь инвалидов выводить. Да еще в партер, всей труппе на смех».
Но спорить с Антониной Валерьевной — в Центре все знали — категорически нельзя. Поэтому Ольга немедленно прекратила занятие по растяжке и побежала составлять список. Надо взять самых спокойных.
Ярик — девушка, конечно, понимала, что подросток в нее влюблен — в число благонадежных не входил. Но она решила рискнуть. Все-таки солист и по натуре обидчивый. Парень обрадовался, но попросил:
— Федя. Не говорить.
— Почему?
Он взглянул жалобно:
— Смеяться.
— Ладно, — улыбнулась она.
Впрочем, обзванивала родственников Ксюша, и что конкретно надо сказать Федору, Ольга уточнить забыла.
Мучиться в метро не пришлось — Центр выделил микроавтобус. Пока ехали, балерина надрывала голос, рассказывала, что нельзя. В конце спича непедагогично пообещала:
— Кто будет блажить — лично врежу. Линейкой по икрам.
Все ее сегодняшние подопечные балетом занимались и болезненный удар знали. Поэтому в театре вели себя поскромнее обычных школьников, что шуршали во время действия фольгой шоколадок и подглядывали в телефоны.
Во втором действии Оля позволила себе расслабиться. Никию танцевала одна из самых неприятных солисток, и когда та после укуса змеи билась в конвульсиях, отставная балерина представляла, что более удачливая соперница по театральным подмосткам умирает в реальности. (А ее собственные танцоры принимали спектакль за правду и дружно всхлипывали.)
В последнем антракте Ольга повела свою команду в парадный зал. Показала ребятам, насколько прихотливо разрисован здесь потолок. Аутисты обожают разглядывать узоры, и воспитательница думала ненадолго отвлечься, самой понаблюдать за толпой.
И вдруг услышала:
— Сдохни, гадина!
Вздрогнула, резко обернулась.
За спиной — молодая, хорошо одетая пара. Девушка в коктейльном платье, парень в костюме. Оба смотрят с удивлением: что, мол, дергаешься?
— Вы что-то сказали? — обратилась Ольга к молодому человеку.
Тот обернулся к своей спутнице, развел руками.
Девица желчно молвила:
— О чем нам с вами говорить?!
И потянула спутника прочь.
Оля растерянно смотрела им вслед. Послышалось? Но парень вдруг на долю секунды обернулся. Резким движением провел ребром ладони по шее — мол, зарежу. И снова ласково склонился к зазнобе.
