Рассматривать на глазах охранника план больницы Константин-старший не стал. Сам разберется. Прошел по центральной аллее и вскоре увидел семиэтажный корпус с огромной цифрой «2» на фасаде. Официальный вход выглядел неприступным, за стеклом маячили фигуры двух цепных псов в форме ЧОПа. Идти против них напролом отец не решился. Взялся обходить длинное здание по периметру и очень скоро наткнулся на неприметную дверку, возле которой курили двое в мятых больничных халатах.
Хмуро взглянул, буркнул:
— Режим нарушаем?
Тот курильщик, что помоложе, спрятал папироску за спину. Второй нахально отозвался:
— А мы сердечники. Нам доктор сказал постепенно бросать.
«Роль строгого врача мне, кажется, удается», — усмехнулся про себя Константин.
Рванул дверцу, вошел внутрь, попал в пустой и темный коридор. Здесь омерзительно воняло столовой и хлоркой.
Торопливо дошагал до холла, увидел лифт, вызвал, вошел. Нажал кнопку седьмого этажа. Снова вспомнилась юность, как пробирался ночами к девчонкам в общагу. Мать ворчала, боялась, что «деревенщину» в дом приведет. В итоге сын выбрал породистую. Прописка у нее в Москве имелась, а вот здорового ребенка родить не смогла. И полюбить больного — тоже.
«Ричард и то больше Костика понимал».
Раздобыть кипятка, заварить чаю. Просто посидеть рядом. Вспомнить. Поговорить.
Когда Константин-старший тихонько растворил дверь в семьсот четвертую палату, американец спал. Плечо и щека перевязаны, но лицо безмятежное. Что-то хорошее ему снилось — явно не расстрел в парке.
— Дик. — Отец осторожно потряс больного за плечо.
Саймон вскрикнул. Увидел, узнал. Отшатнулся. Глаза панические, почти безумные.
— Ты чего? — удивился Константин.
— Как вы сюда попали? — разом побелевшими губами выговорил американец.
— Отделение не заперто. Медсестра спит, — улыбнулся отец.
— Но это… это. — Американец забился в самый дальний угол кровати. — Это незаконное вторжение!
— Чего ты несешь? — Константин-старший продолжал благодушествовать. — Я тебя навестить пришел.
— Ночью? — визгливо произнес Дик. И заорал неистово: — Помогите!
Константин опешил: парень хочет, чтобы сюда вся охрана сбежалась?
И сделал самое разумное, что в голову пришло — зажал американцу рот. Видно, задел раненую щеку — тот поморщился, на глазах показались слезы.
Отец слегка вывернул живописцу кисть, дохнул в ухо:
— Не сходи с ума. Давай просто поговорим.
И чуть отнял ладонь от Дикова рта. Взволнованно произнес:
— Костик, когда умирал… успел сказать что-нибудь?
Американец взглянул с ужасом. Залепетал бессвязно:
— Я не знаю. Не слышал. Я не виноват.
— Да кто тебя в чем обвиняет?!
— Мне никто не платил! — продолжал истерить американец. — Я вообще ни о чем не догадывался!!!
Константин нахмурился. Хотя и пытался забыть незнакомца-провокатора, но кое-что в голове засело.
— Ты что, правда этому подростку звонил?
— Нет!
Но глаза мечутся в страхе.
Отец нахмурился:
— Ты звонил. Зачем?
— Леня иногда ходил ко мне на занятия. Я хотел позвать его…
— Он тоже посещал Центр реабилитации?
— Это… это было неофициально…
«Какой-то бред». — Константин откровенно растерялся.
Может, незнакомец прав? И Ричард, прекрасный педагог и добрейший человек, банально продал своих подопечных?!
С чего бы иначе ему в такую панику впадать?
— Сколько тебе сребреников заплатили, Иуда?
Что российской зарплаты дома инвалидов американцу не хватает, всегда было видно. В чиненых рубашках ходил, стригся раз в полгода. Неужели устал от нищеты настолько, чтоб убить детей — практически своими руками?!
Константин — ошалевший, сам почти убитый — машинально выпустил кисть американца. И тот взорвался новым воплем:
— Help!!!
[10]
Отец — ради сына и вместе с ним — занимался самбо. Реакция была отменная — куда худощавому педагогу тягаться! Мгновенный захват за шею, второй рукой снова зажать рот… Палата на отшибе, медсестра, видно, спит крепко.
Ричард отчаянно вырывался. Откуда только силы взялись — с раненым плечом? Или нет никакой раны? Пуля, больница — все цирк, подстава?!
Константин хотел просто как следует напугать и задать пару вопросов. Но субтильный господин Саймон непонятным образом извернулся и сумел лягнуть его в солнечное сплетение.
Отец охнул — и в ярости долбанул американскую голову о железные прутья кровати. Ричард сразу обмяк, упал на койку, глаза закатились.
Константин слегка потрепал его по щеке:
— Эй, Рич?
Изо рта иностранца потекла струйка крови.
Отец прижал палец к сонной артерии — пульс несколько раз дрогнул и исчез. На губах Саймона показались пузыри.
«Дьявол! Что я натворил?!»
Накатили раскаяние и страх.
В палату никто не бежит — медсестра на сестринском посту, похоже, ничего не услышала. Здесь его никто не видел. Но охранник? Курильщики? Несколько видеокамер? Константин и не думал от них закрываться. Шансов, пожалуй, нет.
Лицо у Ричарда — обиженное, жалкое.
И никаких на самом деле доказательств, что он подставил детей под пули.
А вот его — взрослого, но пьяного и убитого стрессом мужика — грамотно накрутили и развели, словно лопуха.
«Я стал убийцей».
Все, каяться поздно. Не жалей себя и не паникуй. Действуй здраво и трезво.
Константин перевернул американца набок — лицом от входа, закутал в одеяло. Отпечатки стирать не стал. Он понимал: его все равно вычислят.
Надо проститься со свободой красиво. Немедленно в такси, заехать домой — взять заграничный паспорт — и прямиком в аэропорт. Улететь ночным рейсом в любую страну — и пожить хотя бы несколько дней полной жизнью. Без решеток на окнах и без постылых дочки с женой. Да и любимого сына в гробу ему тоже видеть не хотелось.
* * *
В восемь вечера у Федора была назначена индивидуальная тренировка, и куда-то пристроить Ярика опять не получалось.
Занятия в Центре реабилитации приостановили.
А надежды на матушку не оправдались.
В тот же день, когда Ярик сбежал из дома, Федор уговорил родительницу подшиться. Та чувствовала себя виноватой, что проспала и не заметила, как младший исчез, поэтому согласилась. Съездили к наркологу немедленно. Но мать, как все только что бросившие, ходила злющая, раздраженная. Только заикнулся, что вечером надо с младшим опять посидеть, пригрозила:
