За это время меня успели познакомить с новой семьей, в которой уже жили русские дети. У них был Денис, я давно знала его по детскому дому. Еще там была русская девочка Таня, которую итальянцы забрали навсегда. Удочерили. Денис и Таня оказались намного старше меня, но это и хорошо. Мне больше не нужно было никаких малышей, они сводили меня с ума. А еще у них было четверо родных детей – самая младшая девочка оказалась моей ровесницей. Маму звали Ванда, а папу – Марко. И по соседству с их домом тоже жила семья, в которой были русские дети. Очень много русских подростков. Только убедившись, что не останусь больше один на один с итальянцами, я вздохнула с облегчением. И когда меня спросили: «Ты поедешь к ним жить до конца лета?», я уверенно ответила: «Поеду».
Правда, в первое же утро в новой семье со мной случилось все то же самое: я проснулась в мокрой кровати. И приготовилась к скандалу.
– Почему ты не предупредила, что писаешь в постель? – Ванда удивленно приподняла одну бровь.
А как я предупрежу? Как такое вообще можно сказать? Неужели взрослые сами не понимают, что это стыдно. Что мой дурацкий энурез меня постоянно позорит. Я могла бы тихонько, на ушко, сказать одной только Ванде, но я ведь по-итальянски не могу. Дениса надо было предупредить? Или Таню? Но это же невозможно себе представить! Странно, что и на этот раз руководители группы новым родителям ничего не сказали, хотя прекрасно все знали обо мне. Татьяна Сергеевна спала со мной в одной постели. Почему она не предупредила Ванду сама, ну почему?! И теперь все начнется с самого начала.
– Ты что, не могла заранее сказать?! – снова спросила Ванда, подтягивая на лоб и вторую бровь.
Я стою молчу. Краснею. А Таня еще переводит, как будто я и так не понимаю, о чем речь.
– Я стеснялась, – едва слышно прошептала я, – поэтому и не могла сказать.
Таня перевела Ванде мои слова. И она – вот чудо! – сразу же успокоилась, даже брови встали на место, а лоб разгладился. Она улыбнулась мне:
– Не расстраивайся. – Я ушам своим не могла поверить: Ванда не ругала меня, не кричала, а, наоборот, утешала: – Решим этот вопрос. Зайди вечером ко мне в комнату, хорошо?
С того дня я каждый вечер перед сном приходила к Ванде, и она надевала мне памперс. А потом всегда искренне радовалась утром, если я просыпалась сухой.
– Ооооо, Соня, ты сухая! Молодчинка!
Ее лицо озарялось счастливой улыбкой. Она обнимала меня и хвалила, а я неумело прижималась к ее груди щекой и думала, неужели ей это действительно важно? Неужели не все равно, сухая я или нет? Разве кому-то во всем мире есть до этого дело? Для меня это был настоящий шок.
Мне понравились Ванда и Марко. Они спокойно реагировали на проделки детей, не орали, а старались понять, почему так вышло. Давали нам столько ответственности и свободы, сколько мы сами могли на себя взять. Никто в доме не стоял целыми днями над моей душой, и никто не запирал на ночь в темной спальне. Они чувствовали не только меня, но каждого ребенка, понимали, что может радовать, а что – огорчать. И мне было с ними по-настоящему хорошо. Много детей, шум, суета. Привычная обстановка.
Жили мы в трехэтажном доме. На первом этаже был их собственный магазин. На третьем – спальни. А на втором – комнаты бабушки и дедушки, а еще столовая, в которой мы все собирались за обедом. Ванда и Марко не только управляли магазином, но и сами стояли в нем за прилавком. Хотя продавщицы у них тоже были – добренькие такие веселые тетеньки, которые все время угощали меня конфетами. Я быстро выучила, в какое время привозят товар, и всегда к этому часу была тут как тут. Знала – будут фасовать конфеты. Втайне от Ванды – она мне много сладкого не разрешала, говорила, что зубы будут болеть, – они отсыпали мне пригоршнями сладости.
– Грацие!
Я, счастливая, убегала с добычей. Уже тогда понимала итальянскую речь, знала почти все слова, только сама говорить стеснялась. А еще тем летом я научилась кататься на велосипеде. Первый раз в жизни села на велосипед в семье Ванды и Марко и практически не слезала с него до тех пор, пока не смогла ездить сама. Никто меня не держал, не бегал за мной, как показывают в фильмах: родители были заняты в магазине, у детей находились свои дела. Я училась одна.
– Можно покататься? – спросила я жестами, когда в первый раз увидела во дворе велосипед.
– А ты умеешь? – забеспокоилась Ванда.
Я уверенно кивнула и пошла осваивать непростую науку. Старательно держала равновесие, крутила педали, падала, разбивала колени, снова садилась в седло и опять пыталась кататься. Даже не заплакала ни разу. Упала, встала, пошла к Ванде лечить раны – и снова на велосипед. Она мазала мне коленки какой-то местной зеленкой, дула на них, и раны быстро затягивались корочкой, а я снова раздирала об асфальт только-только затянувшиеся болячки. Ванда расстраивалась, но не ругала – видимо, понимала, что для меня это важно: я поставила цель и уже не откажусь от нее. В итоге всех этих упражнений с велосипедом я просто не могла сгибать ноги – колени превратились в сплошную незаживающую болячку, – и тогда Марко носил меня на руках на третий этаж.
Когда он в первый раз взял меня на руки, я просто обалдела – оказывается, это так здорово! Я плыла высоко над полом, а он бережно нес меня вверх по лестнице. Сумасшедшее чувство. Может, я и падала потом уже только для того, чтобы колени не заживали? Чтобы Ванда дула на них, а Марко брал меня на руки? Я не знаю.
Конечно, я понимала, что не смогу остаться надолго в этой большой дружной семье, не смогу проводить с ними каждое лето. У них было четверо своих детей. Была Таня. И даже Денис. Зачем еще я? Они мне нравились, но все равно я чувствовала себя лишней в их доме. Там и без меня всем было хорошо.
По выходным мы часто все вместе ходили на городские праздники – их в Чиканье было великое множество. На улицах накрывали огромные столы, готовили пиццу, пасту. Все знали друг друга в этом маленьком городке, все здоровались. И я тоже быстро начала узнавать людей в лицо и каждому при встрече кивала.
Чаще других на этих уличных гуляниях я сталкивалась почему-то с одной семьей – мама, папа и маленький сын, ему было года четыре. Невысокая женщина с темными волосами, собранными в хвост, вертлявый мальчишка с темно-русой макушкой и худой высокий, как жердь, мужчина. Они показались мне добрыми людьми, и мне хотелось делать для них что-то приятное. Был в моих действиях расчет или нет, я не знаю. Я точно не думала об этом. Но если выигрывала какую-нибудь игрушку в лотерее, то шла и дарила ее мальчику. Если мне давали дома монетку – пару евро – я на нее покупала какую-нибудь ерунду и тоже несла им в подарок. Они удивлялись, почему я это делаю. А я ничего не могла объяснить, не понимала сама.
На последнем перед отъездом празднике мы были вместе с Ольгой, нашей сопровождающей, и снова встретили эту семью. Поздоровались.
– А кто это такие? – спросила меня Ольга шепотом, когда мы отошли.
– Не знаю, – пожала плечами я, – просто встречаю их здесь каждый раз.
