Через десять дней Даниела собрала в доме консилиум. И опять тот же День сурка!
– Что тебе здесь не нравится?
– Не знаю.
– Должны быть причины! Подумай.
Я не могла рассказать нормально, что со мной происходит, потому что боялась до смерти всех этих взрослых людей.
Обычные для многих детей вещи казались мне непреодолимым препятствием. Я просто не умела общаться с людьми, меня душил страх.
Как я могла объяснить, что не могу спать с чужой теткой в одной постели? Что мне противно любое случайное прикосновение к ней, как и ко всем остальным? Что я не могу никого ни о чем просить? Не умею вслух говорить о своих потребностях, даже самых простых! Если я хочу пить, то сижу молча и жду, когда мне дадут чашку с водой. Если хочу есть, жду, когда передо мной поставят тарелку. Если дома мне скучно, жду, когда поведут на улицу. Но порядки-то непонятные, и я каждый раз не понимаю, сколько еще нужно ждать! Во сколько у них завтрак, обед и ужин? Когда можно пить, а когда гулять? Это в детском доме четкое расписание: даже если небо упадет на землю, в час дня у сирот будет обед, а в шесть вечера – ужин. А в семье? Мне казалось, что там царит хаос. Я привыкла к системе, я умела жить только в ней.
После консилиума Анджело и Даниела поняли как минимум одну важную вещь – мне нужна отдельная комната. Они разобрали свою кладовку, нашли раскладушку, вместо матраса постелили на нее сложенное вдвое одеяло и таким образом решили вопрос. С этого дня мне стало гораздо легче. Но временами меня все равно еще бросало в слезы, и я по-прежнему ни о чем не разговаривала с людьми, у которых жила. По этому поводу они еще раз созвали консилиум! Ооох! Все началось сначала.
– Почему ты плохо себя ведешь?
– Я хорошо себя веду.
– Ты все время плачешь.
– Уже не плачу.
– Ты с ними не разговариваешь, а они хотят с тобой поговорить. И еще Даниела жалуется, что ты совсем не помогаешь ей по хозяйству.
– А как я должна помогать?
Я сидела и не могла понять, что им всем от меня нужно! В той комнате, где меня поселили, я всегда поддерживаю порядок. Чего еще от меня хотят?! Нужно приходить в их комнаты и там тоже убирать?
– Соня, – Татьяна Сергеевна попыталась объяснить, – ты должна помогать маме на кухне.
Маме?! Она мне не мать! И как, интересно, я могу помогать, если даже не знаю, что такое кухня в доме? Это место совсем не похоже на то, что я видела в детском доме.
– Что мне нужно делать? – пролепетала я, лишь бы скорее закончить тупой разговор.
– Ты должна пойти и сорвать с грядки огурец, помидор, собрать листовой салат, – объяснила Татьяна Сергеевна, – сделать то, что мама скажет.
– Хорошо.
– Ты точно все поняла?
– Да, поняла! – огрызнулась я.
Я надеялась, что они сразу после этого уедут, но взрослые все сидели и говорили между собой по-итальянски. Я их прекрасно понимала. Говорили они обо мне, о том, что я неблагодарная и ничего не ценю. А как я должна ценить?
Я не умела испытывать чувства и тем более их выражать. Не умела общаться с людьми и могла существовать только внутри себя.
– Давай сходи за помидорами, – распорядилась Даниела, как только за гостями закрылась дверь.
Я пошла в огород. Ходила-ходила, искала до умопомрачения. Я же раньше только в тарелке видела помидоры – в детском доме их давали нам по четвертинке. Как я должна была догадаться, как выглядит целый помидор, да еще и на ветке? Голову сломать можно! Но, наконец, нашла. И только в тот день, первый раз в жизни, обратила внимание на то, как они растут. До этого проходила мимо них и даже не представляла, что эти зеленые пахучие кусты с красными плодами как-то там связаны с едой. Все остальные овощи я тоже не видела никогда на грядках. Вот если бы Даниела провела меня один раз по своему огороду и все показала: «Вот помидоры так растут, их надо собирать так, выбирать такие. А это салат, его вот так вот рвут. Огурцы ищи под листиками, они прячутся там». Вот это было бы совершенно другое дело! Я бы, конечно, научилась, все поняла и помогала ей с удовольствием. Но она, наверное, думала, что я и так все это знаю. Просто капризничаю и ленюсь. Как будто ребенок рождается с готовыми представлениями о мире. Как будто, живя в городском детдоме, я могла видеть овощи-фрукты в огородах и садах. Я нарвала ей томатов как смогла, принесла, и она говорит: «Давай теперь пиццу готовить». И я про себя такая: «Блииин, это еще как?» Но кивнула, конечно, – надоели тупые комиссии каждую неделю и дурацкие придирки. Решила, что буду сразу на все соглашаться.
Даниела сама замесила тесто, сама раскатала его, сама уложила на противень, а я только сверху чем-то помазала, и все. Думаю: «Ну, ладно, если хотите, так можно и помогать». Хотя я все равно чувствовала себя бесполезной. Это была не помощь, а какая-то глупая игра. Потом, после ужина, она доверила мне поставить стаканы, тарелки, ложки и вилки в посудомоечную машину. И то я не сразу попала всеми этими предметами куда надо – для меня тот агрегат был чем-то сверхъестественным. А она-то думала, я все должна уметь по хозяйству, девочка все-таки. Одиннадцать лет как-никак.
Ей даже в голову не приходило, что быт сирот был совсем другим. Что у меня никогда в жизни не было мамы, которая могла бы научить меня элементарным вещам.
Даниела продолжала находить самые странные и провальные способы наладить со мной контакт. Однажды она взялась готовить суп только потому, что Александр Николаевич ей сказал: «В России люди каждый день едят суп». Она собрала все овощи, которые росли у нее на грядках, и после этого три дня что-то резала, тушила, варила в кастрюле. Измельчала, жарила, взбивала блендером. Старалась и мучилась трое суток! Все это время я наблюдала за ней и не понимала, что вообще творится. А потом она торжественно произнесла: «Я приготовила суп». Ага, суп. До этого никогда супов в их доме не было, в Италии их в принципе почти не едят. И вот она усадила всех за стол, постелила скатерть, положила приборы. И наступил торжественный момент. Она вынесла нечто. В белой тарелке колыхалось что-то страшное, цвета болотной жижи. Такое я видела только в детских фильмах про бабу-ягу, где она готовила зелье. Цвет и консистенция – не отличить. Даниела вспыхнула, как свечка, заметив выражение моего лица. Видимо, оно было слишком красноречиво!
– Вы едите это в Москве каждый день, поэтому ты сегодня тоже все съешь!
На варево невозможно было смотреть! Болотная тина, блевотина. И при этом пытаются убедить меня в том, что я всегда это ем и это вкусно?!
– Ешь. – В ее глазах читалось сразу столько чувств, что я не могла их понять. – Если съешь все до последней капли, следующим летом снова приедешь к нам в Италию!
Это был удар ниже пояса. Единственный аргумент, который мог меня убедить. Да, здесь не сахар, конечно, но лучше уж сюда, чем в лагерь с маньяками. Я взяла ложку и стала есть. Давилась, глотала мерзкую жижу пополам со слезами. Заедала «суп» хлебом – тоннами хлеба. Запивала водой. И после еще выпила целый стакан воды, чтобы хоть как-то заглушить отвратительный вкус. Муж и ребенок Даниелы, кстати, спокойно со своими порциями справились – то ли привыкли к такому, то ли боялись ей возразить.
