Она действительно звонила маме еще несколько раз. Все разговоры проходили по одной и той же схеме – мама молча слушала рассказы Алии Имировны обо мне, а я дрожала и боялась взять трубку. Это продолжалось несколько лет. И только однажды, в день своего шестнадцатилетия, я твердо решила, что поговорю с мамой сама. Алия Имировна снова согласилась помочь – набрала номер мамы, поздоровалась и передала трубку мне. Я вцепилась в нее мертвой хваткой, прижала к уху, и… словно окаменела. Тело меня не слушалось. Я не могла произнести ни звука, не могла пошевелиться. Только слезы катились из глаз. На том конце провода тоже молчали. Мертвая тишина длилась всего несколько секунд, но это было одним из самых тяжелых испытаний в моей жизни. Наконец я смогла оторвать трубку от уха и вернуть ее воспитательнице. Это был полный провал! Я убежала в комнату, упала на кровать и рыдала много часов подряд.
Я не смогла! Ничего не смогла сказать. Столько лет мечтала о том, чтобы поговорить с мамой, но даже рта не получилось раскрыть. А ведь только это желание я загадывала каждый день рождения, каждый праздник: всякий раз, когда задувала свечи или слышала бой курантов. И каждый день просила Бога об одном: «Пожалуйста, Господи, помоги! Я так хочу услышать ее и увидеть, пожалуйста, пусть она придет!» Я надеялась, что Бог услышит мои молитвы. Или, может, мой внутренний голос дойдет до матери, и она, наконец, очнется. Но что я знала о ней? Только то, что выдумала сама. А еще – то, что увидела в фильмах. Тогда по телевизору шел сериал «Дочки-матери», и там был момент, когда дочь попадает под машину, а мать сразу же это чувствует! Она мистическим образом знает, что ее ребенок в беде. Совершенно по-глупому я перенесла ту ситуацию на себя. Сидела и думала, что моя мама тоже чувствует, что происходит со мной. Знает, как мне плохо. Но почему же она не приходит? Почему молчит? Эти вопросы рвали меня на части.
– Соня, – я почувствовала, как Алия Имировна осторожно присела на краешек моей кровати, – чего ты хочешь?
– Ничего, – буркнула я сквозь слезы.
– Подумай, – она говорила ласково, не пыталась давить, – о чем ты мечтаешь?
Я молчала.
– Мне больно видеть твои слезы, – воспитательница тяжело вздохнула, – ты даже не представляешь. Я выполню любое твое желание, поверь.
– Пожалуйста, – я вытерла слезы кулаками и повернулась к ней, – найдите фотографию моей мамы. Я очень хочу ее увидеть.
– Ты уверена?
Я не поняла ее чувств, но видела, как изменилось ее лицо – правда, всего лишь на мгновение. Она быстро взяла себя в руки.
Только теперь я могу понять, как тяжело Алие Имировне было такое слышать. Она, живой человек, пыталась пробиться ко мне, она по-своему меня любила, а я словно невидимой пуповиной была привязана к родной матери, которую создавала из песчинок информации внутри себя.
– Хорошо. – Мне показалось или в ее голосе тоже стояли слезы? – Пойду узнаю, можно ли где-то найти фотографию.
Она ничего мне не принесла. Зато минут через тридцать к нам на этаж поднялась сотрудница соцотдела, нашла меня и торжественно вручила маленькую черно-белую бумажную фотографию, вырезанную из ксерокопии паспорта. Я взглянула на нее. Посмотрела еще раз. И вдруг, не в силах удержаться, запрокинула голову к потолку и громко захохотала. Еще слезы не высохли у меня на глазах, еще руки дрожали от недавней истерики, а я смотрела на фотографию и смеялась. Кто эта женщина?! Она была совсем не похожа ни на меня, ни на тот образ матери, который жил в моей голове.
Я только в тот самый момент поняла, в чем дело! Там, в воображении, моей матерью была я сама, только уже взрослая. Добрая, ласковая, мудрая, но именно Я. Моя воображаемая мама была мной самой! Так вот, за кого я цеплялась все эти годы – за будущую себя.
Я всегда представляла маму высокой, статной, не очень худой, но с красивой фигурой, длинными волосами и темными выразительными глазами. Они были подведены аккуратными стрелками, а густые богатые волосы уложены в высокую прическу. А здесь, на этом снимке. Что это такое вообще? Длинные волосы с густой челкой – откуда челка-то взялась?! – левый глаз косит, асимметричные губы и совсем не пропечатанные брови. Выглядит так, как будто их вовсе нет. Зато глаза жирно подведены, кажется, только это с созданной моим воображением картинкой и совпадало. А так… Другой нос, другой взгляд, другие скулы, неожиданные черты лица – мне казалось, ничего общего со мной в ней просто нет. Кто эта женщина? У меня из глаз продолжали литься слезы, а я все смеялась и смеялась. Смеялась над разбившейся вдребезги иллюзией, над чужой женщиной на фото.
– Ну что, ты довольна? – Ошарашенная моей реакцией сотрудница соцотдела так и стояла рядом: может быть, колебалась, не нужно ли вызвать врача.
– Да, – поспешила я ее успокоить, – все хорошо. Спасибо!
С того дня я стала постепенно менять картинку в своей голове. Мысленно «переодела» маму из джинсов и водолазок в строгие брюки, блузку и пиджак. Но то, что она выглядела не так, как я себе представляла, в моем отношении к ней не изменило ничего. Я по-прежнему хотела к маме, как годовалый малыш. Я любила ее одну и мечтала только о ней. Физически ощущала: мне как воздух нужна эта встреча. Пока она не произойдет, пока не увижу маму в реальности, у меня внутри так и будет бушевать буря.
Я никого не могла впустить в свою жизнь, все внутри меня было занято МАМОЙ.
После экзаменов в девятом классе я собралась с духом, чтобы написать ей письмо. Долго расспрашивала психолога в детском доме, о чем можно рассказать маме. «Спроси, какая у них в городе погода, какие у них есть памятники. Расскажи о себе», – посоветовала она. Так я и сделала, потому что о главном писать боялась.
«Дорогая мама, здравствуй. У меня все хорошо, я окончила девятый класс с отличием и собираюсь учиться дальше. На лето поеду в очередной трудовой лагерь, чтобы заработать. Мы там каждый год собираем персики, яблоки, груши. А как твои дела? Какая у вас погода и памятники культуры?»
Долго думала, достаточно ли написала? Можно ли запечатывать и отправлять? Несколько дней я это письмо переписывала, что-то добавляла и исправляла. А потом решилась пойти на почту – там, около входа, висел специальный ящик, куда нужно было опускать письма. Я бросила свое письмо, сделала один шаг в сторону, и тут, прямо за моей спиной, со страшным грохотом разбилась вдребезги стеклянная бутылка. Кто-то бросил ее на асфальт с верхнего этажа.
– Аааааааа!
Я обернулась и увидела зеленые осколки. Испуганные прохожие остановились возле меня. Помню, мимо шли бабушки. Они застыли и вытаращили глаза. Потом одна из них произнесла:
– Ты, внучка, в рубашке родилась!
А я стояла и пока еще не понимала, чего именно смогла избежать. Если бы не успела сделать тот единственный шаг в сторону от почтового ящика, меня бы просто убило бутылкой. «Как же так? А если бы меня прибило сегодня бутылкой? Я бы никогда так и не получила ответа на свое письмо. Умерла, не встретившись с мамой? Наверное, это какой-то знак?» Но я не знала, что он означает, и стала ждать ответа от мамы.
