Сразу стало как-то теплее, все-таки близкая душа. Славка был моложе по классам на два года, но я его помнил как тонкого живописца. Мог ли тогда кто подумать, что этот разгильдяй в кальсонах – будущая знаменитость, профессор института им. Сурикова, декан, что будет в США клуб его имени! А от тех времен осталась лишь одна фотография, где мы вместе. Первый год мы были в одной части, а потом нас раскидало.
В начале марта 1956 года были объявлены учения в районе Тбилиси. Из нашего полка взяли несколько САУ-152, и сразу, ночью, мы выехали по железной дороге на платформах. Уже на подходе к городу начали появляться тревожные слухи о каком-то восстании. Все заволновались, но начальство молчало. Когда пришли на станцию Азианы, узнали, что несколько сотен студентов с оружием захватили штаб ПВО в Тбилиси. Но момент они выбрали неудачный – идут учения, кругом войска. Это было 9 марта – три года со дня похорон Сталина. Командование Закавказского военного округа поступило мудро: студентов заблокировали в ПВО, окружили, заставили сдаться – почти без жертв.
Летом начались реформы. И я оказался в настоящей пустыне, носящей имя “Чертов палец”. Место совсем голое, нет никакого укрытия. Посреди каменистого, открытого всем ветрам плоскогорья стоят казармы и финские домики, сбитые кое-как, на скорую руку. Ближайшее шоссе Баку – Шемаха в 10 км. Дети офицеров учатся в Баку. Поэтому обстановка в полку своеобразная: офицеры, большинство – бывшие фронтовики, уже немолодые, очень всем недовольны, озабочены своими проблемами. В полк приходят усталые, нервные. Солдаты предоставлены в распоряжение старшин, которые умеют только орать по пустякам. Чем занять солдат – не знают, болтаемся без дела. К тому же все голодные. Из “центра” идут только бочки с ржавой селедкой и черняшка. Жрать нечего, делать нечего!
Командир полка полковник Баранов (всеобщий любимец по прозвищу Батя) придумал и быстро организовал подсобное хозяйство. Свиньи, гуси, утки, сало свое. Создали стройбат, куда вошли в основном закарпатцы из Стрыя, человек двадцать.
Я служил сперва заряжающим, потом наводчиком на САУ-152. Экипажи были в основном “сибирского происхождения”. Механики-водители из Иркутска, другие из Забайкалья. Они и задавали тон в полку. Не было ни склок, ни драк, ни воровства, ни дедовщины. Впрочем, и слова такого не было. Я стал уж думать, что мне “везет на коллективы”.
Более всего не любил строевую подготовку. Помню, как зампострой кричал мне на плацу: “Рядовой художник, выше ногу, тяни носок! Это тебе не по бульвару возле «Метрополя» с кисточкой гулять!” Зато мне удавались ночные стрельбы (с инфракрасным прицелом), которые тогда только входили в моду. Я как-то легко ловил цель на зеленом экране, стрелял обычно на “5”. За армейские соревнования получил первый отпуск в Москву. Постепенно я проникся “танкистской романтикой”. Привык махать тяжелой кувалдой, разбивая траки, выколачивая из них горный камень после учений. Конечно, физически тяжело, но зато было у танкистов больше свободы. Помню и сладкий запах дизельного выхлопа в чистом холодном воздухе высокогорного полигона, и запах нагретой солярки в раскаленной пустыне. А вкус подгорелых шашлыков из свежего, только что – случайно! – убитого барана на танковом полигоне в горах! Правда, я частенько попадал на гауптвахту из-за своей вспыльчивости и несдержанности.
Постепенно привык к диким, желто-багровым краскам местных закатов, к тому, что ветра день и ночь бьют песком по морде, отчего кожа становится как наждачная бумага, что бессмысленные кроссы в сапогах по пустыне калечат ноги, “только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог”.
Иногда, правда, происходили и смешные истории. Однажды нашему командиру полка пришла в голову гениальная мысль, чем можно еще, кроме сала в борще, скрасить однообразие полковой жизни. Он, возможно, понимал, как угнетающе действует на солдат отсутствие увольнений по многу месяцев, отсутствие хоть какой-либо культурной жизни. Клуб никак не могли достроить. Не было ни кино, ни концертов. Спорт у нас состоял только из физзарядки, не было ни спортзала, ни инвентаря. В таких условиях Батя решил “активизировать визуальную информацию”. Вызвал начальника клуба, капитана Цыганкова, и устроил ему разгон: “Что же ты не можешь в полку найти художника, чтобы сделал нам красивую большую картину в столовую порадовать солдат?! Другую – в казарму! И в штаб, где тоска зеленая!” Цыганков, с которым мы давно уже вечерами выпивали и даже подружились, тут же рапортует: “Товарищ полковник, художник есть, настоящий, из Москвы, но нет ни красок, ни каких других материалов. Да еще его кроссами загоняли”. Батя говорит: “Бери его в свое распоряжение, найди помещение, и пусть пользу приносит, а не бегает без толку. А краски и прочее – организуй через стройбат, купи в городе, достань где хочешь!” Весь этот разговор Цыганков мне в лицах тут же и изобразил, смеясь над собой.
Действительно, в стройбате ребята сделали два подрамника 2 × 3 метра, сшили холст из портянок, я Цыганкову подсказал, что ведь в Баку есть Союз художников, должны помочь. Так и получилось – всё дали: краски, кисти, масло. В порядке шефской помощи.
Страсти в предбаннике
Предоставили мне пустую комнату в помещении местной бани. Укрепили холст, и я начал думать, что бы такое написать радостное, для поднятия солдатского духа. Решил, что лучше, чем “Салют Победы на Красной площади”, ничего не придумаешь. Начал писать. Всё хорошо: на улице жара, у меня прохладно, друзья приходят кто с гитарой, кто с посылкой из дома. Флорида! Образовалось что-то вроде “клуба в предбаннике”.
Как вдруг в какой-то день за стеной слышим женские голоса, смех, визг и шум. Оказалось, за стеной банный зал и там женский день. Ребята очень возбудились: как бы подсмотреть, подглядеть! Проявили солдатскую смекалку. В комнате по одной стене стоял ряд шкафов, между ними и потолком проходила какая-то труба, как раз в банное помещение. Народный умелец из Ташкента Холл Хасанов разрезал трубу, вытащил одно колено, и образовалась в стене дыра под потолком. Принесли стремянку, залезли на шкаф и, затаив дыхание, прильнули к этой дыре. Что-то молчат. Спрашиваю: “Ну что там?” – “Да тут один пар, пока ничего не видим”. Набрались терпения и постепенно что-то начали с восторгом различать. Но в этот день баня как-то быстро кончилась.
В следующую пятницу энтузиасты собрались пораньше. Наш фотолюбитель, Володя Ермаков, прихватил фотоаппарат в надежде на шикарные снимки “с натуры”. Он выставил вперед свою “Смену”, но когда начал щелкать, женщины внизу заметили объектив и плеснули “для смеха” в него горячей водой. От неожиданности Володя уронил аппарат, внизу раздался визг, крик, смех – бабы загалдели разом, вышел скандал. Кто-то из них настучал начальству, и меня посадили на губу. Впрочем, скучать не пришлось. История мгновенно облетела весь полк. К окошечку гауптвахты стали приходить сочувствующие и любопытствующие: пришлось всем объяснять, “что сам-то я ничего не видел”. К вечеру выпустили.
История дошла до командира полка. “Креативный” Батя вызывает начклуба и приказывает: “Всем женам офицеров позировать художнику для создания выставки портретов «Наши любимые». Если за месяц управится, откроем первого сентября. Пусть солдаты смотрят красавиц на стенде, а не в бане”.
