На следующий день вместе с соседом по гостиничному номеру, симпатичным поваром Валерой из Пятигорска, решили поехать на Сенгилеево озеро у подножья Эльбруса. Жара стояла с утра, кругом цвели по-весеннему яркие клумбы. Все идет прекрасно, можно расслабиться. Взяли напрокат лодку, целый день отдыхали, загорали. Я даже поплавал в холодной воде. Часа в 4 вернулись на причал, зашли в шашлычную. Сели за столик, выпили пару бутылок прекрасного местного “Каберне”, потом перешли на коньяк. Кругом народу почти не было – день-то будний. Рядом под навесом, за длинным столом гуляла веселая компания, человек 15. Всё тихо, мирно. И вдруг смотрю – Валеры моего нет. Исчез! Поначалу я не обратил внимания, даже как бы задремал. И вдруг – крик, ругань, звон стекла! Обернулся – все повскакивали со своих мест, что-то галдят, а слева – уже куча-мала и несколько человек бьют моего добродушного и мирного Валеру. Я тут же протрезвел и кинулся разнимать; вначале я не оценил опасность ситуации: мужики мало того что пьяные, но какие-то все здоровые, грубые. Потом оказалось – шахтеры из соседнего санатория. А женщин – всего несколько. И в такой ситуации Валерий начал к одной из них лезть с комплиментами. Но в тот момент я этого всего не знал, а видел лишь кулачище, пролетевший мимо меня. Едва успел уклониться! Тут же кровь бросилась в голову, и я перестал соображать что-либо. За всю жизнь никто не смог меня ударить в лицо, а тут и причины нет! Думать некогда: бью прямой левой по-уличному резко, ребром ладони в горло. Мужик захрипел и осел сразу. Затем, увидев, что еще лезут двое, хватаю со стола бутылку, отбиваю дно “розочкой” и ору дурным голосом: “Всё, сели! Сели на свои места! Убью к чертям! Я – псих! Справка есть! Отвечать не буду!” В те мирные времена такие трюки еще работали. Мужики отпустили Валеру и на секунду замешкались Я, правда, готов был к любому повороту событий. Но тут ворвались возмущенные шашлычники: “Ара, Ара! Хватит базар! Нам базар не надо! Здесь милиция. Плохо всем делает, штраф пишет, нам не нада. Сидим тиха, пьем тиха, кушаем тиха”. Я схватил Валеру: “Уходим быстро!” Он был весь в крови – нос разбили. Я затолкал его в чей-то “запорожец”: “Довези, брат, до гостиницы «Ставрополь»”. В номере Валерий умылся, переоделся и объявил: “Спас мне жизнь! Будешь мне как брат! Пойду за бутылкой”. Принес из ресторана две шампанского, выпил бокал и заснул на диване.
А я на нервной почве не мог успокоиться, и ничего лучше не придумал, как выйти на улицу – подышать воздухом. Было очень тепло, но начинало темнеть. Мне казалось, что я гулял вокруг гостиницы, но на самом деле куда-то забрел – и сразу заблудился в темноте. Я, помню, шел как бы в полусне и все переживал недавнюю драку в шашлычной, свое неосторожное выступление в роли психа, которое могло кончиться плачевно. Но в этот несчастный вечер судьба приготовила мне еще более опасный сюрприз. Я вдруг споткнулся, как бы очнувшись ото сна, и увидел перед собой в полутьме не то мальчика, не то коротышку какого-то в тельняшке и с большим ножом-выкидухой, уткнувшимся мне в живот. За ним, перегородив дорогу, стояло несколько темных фигур в типичных небрежных позах послевоенной московской шпаны. В Москве я уж давно такого не видел, но здесь, в провинции, видимо, такие кодлы еще не вывелись. Огляделся. Слева – длинная глухая белая стена, справа – широкая канава с черной быстротекущей водой. И во всем теле такая расслабленность – после шампанского, – что кулак не сжимается. Да и что толку от кулака, когда ребятки, вижу, с ножиками стоят. Коротышка бубнит: “Кошелек давай, бабки давай, часы снимай!” За ним братва скалится в темноте золотыми зубами. Что делать? Что-то срочно нужно придумать! Здесь орать, пугать кого-то бесполезно, это только спровоцирует резню. Остается только разговор “по фене”. Театр по системе Станиславского. Главное – слова не забыть: “Ну ты чо, в натуре? Фильтруй базар, братан!” Поскольку я вырос в детдоме и на улице, у меня с детства развивалось обостренное чувство собственного достоинства и отсутствие страха. Мой школьный друг, будущий известный театральный художник Николай Эпов, всегда мне говорил: “У тебя нет инстинкта самосохранения”. Однажды, в пятидесятые годы на улице Горького, у Центрального телеграфа, во время первомайского салюта, я полез в драку с целой бандой из пяти человек. Тогда меня спасла Ира Родимцева, дочь Героя Сталинградской битвы и будущий директор Музеев Кремля (в то время – моя соседка, спортсменка, баскетболистка и красавица).
Между тем этюд “Два бандита” продолжался. “По фене ботаешь, братан? Пахана зови, а то за базар сам ответишь. Откинулся я по 206-й! По этапу! Ловишь? Зови пахана, дело есть!” В аэропорту, пока ждал свой рейс, я рисовал одного живописного негра, и он подарил мне красивые часы – копию японской “Seyko”, штамповку ценой в 1 доллар, они лежали сейчас в моем кармане без ремешка. Это навело меня на смелую мысль. “Слышь, братан, – сказал я подошедшему пахану. – Слышь, дело есть, гляди! Видал котлы такие? Японские! Есть партия, 20 штук, толкнуть надо, большие бабки. Давай завтра стрелку забьем вечерком! Эти котлы дарю тебе: носи! Вечные! Заводить не надо, на батарейках!” Парень раскрыл рот, вся кодла сгрудилась за спиной, о ножах забыли. Вот уж правда – красота спасет мир. “Ну – договорились? А теперь дай закурить!” Когда вернулся в гостиницу, меня еще долго бил озноб. Не верилось, что так легко отделался. Завтра буду в Москве, дома! Самолет в и часов. Триллер кончается! Но не тут-то было! Впереди еще сюрпризы – за что, Господи?
В 7 утра звоню в Москву жене Тане: “Скоро вылетаю, погода чудесная, все в порядке”. Простились с Валерой, выпили на посошок. Такси пришло вовремя, утро солнечное, ясное, вся площадь в цветущих красных цветах – юг прекрасен! Такси летит по шоссе степью – аэродром далеко от города, минут 40 пути. И вдруг – стена плотного мокрого снега, сугробы, заносы. В снегу – автобусы, трактора, такси – все стоит, проезда нет, снег по колено, темно, буран настолько плотный, что ехать нельзя, мы в ловушке. Таксист говорит: “Вылезай, а то счетчик бьет, не расплатишься”. Вылезаю и тут же превращаюсь в снеговой столб. Рядом трактор разворачивается назад. Бросаюсь к нему: “Возьмите меня!” Вернулся в Ставрополь. В холле слышу: “Аэропорт закрыт до 16 часов. Снежная буря, погода нелетная, прогноз плохой!” Холл забит такими же, как я, “невылетными”! Ни попить, ни поесть – денег уже нет. В 16 часов радио объявляет: “Возможно, в случае просвета, будет один рейс на Москву, Ил-14. Полетят только женщины с детьми”. Тут же какой-то лихой водитель автобуса начинает собирать деньги “на прорыв”. Прорывались часа 2 или 3, не помню. В аэропорту (вернее на аэродроме) – свалка, столпотворение. Женщины плачут, дети ревут, мест мало. Врываюсь в кабинет начальника с бланком своего “письма-заказа”, тычу в подпись директора: “Видите – Белименко, сам Белименко! Срочно! В Москву!” Эффект – всеобщий. Меня буквально подхватывают на руки и вносят в переполненный самолет. Пробираюсь в хвост и падаю на какие-то тюки и узлы. За окном снег, буран и темнота. Но самолет упорно пытается взлететь. С третьего захода летчикам это удается, едва не задевая крыш. Общий восторг, аплодисменты. Летим! Допив остатки “Плиски” из фляжки, я тут же заснул. Разбудила меня жуткая тряска и вопли женщин. Самолет резко ухал в воздушные ямы, скрипел и трещал. Было холодно, пахло мочой и бензином. Но вера в наших летчиков была безгранична. В итоге – мы сели благополучно во Внукове. Домой, в Измайлово, на 3-ю Парковую добрался только глубокой ночью. Таня не спала, открыла сразу: “Боже! Что с тобой? В каком ты виде – мятый, лохматый, весь мокрый! А какой жуткий запах! Что случилось?” Но говорить я тогда был не в силах: душ, чай – и спать. А утром – всё забыл. Поэтому эта глава – специально для Тани. (Может быть, простит мой вид. А то за все 40 лет нашей жизни некогда было рассказать, что же случилось в этой злосчастной командировке.)
