Грохотали корейские барабаны, африканские там-тамы, пели скрипочки израильской делегации, аргентинские аккордеоны играли танго, однообразно гудели гуральские волынки, новозеландские флейты, швейцарские рожки. Зрители и зеваки по сторонам одинаково радушно аплодировали всем делегациям. Музыканты и танцоры шли под дождем из роз и тюльпанов. Помню свои ощущения в эти минуты: впервые в жизни я чувствовал себя гражданином мира, огромного и доброжелательного, и это чувство рождало ощущение счастья, ни с чем не сравнимого. Позади было 60 лет жизни за железным занавесом, 60 лет выживания в ядовитых парах подозрительности и страха, предательства и двуличия. Казалось, все это позади. Невозможно было представить, что совсем скоро будут Чечня, Абхазия, Грузия, а затем вернется и занавес, и кое-что похуже.
Наши артисты, юные мальчики и девочки из Воркуты и Коми АССР, конечно, благодарили организатора поездки, Елену Ивановну Коренную, за всё. Но к окружающему, беспечному веселью относились крайне подозрительно и как-то равнодушно: “Все это чужое!”
По окончании фестиваля в Мартиге наши артисты еще несколько дней выступали на разных площадках и частных корпоративах, а затем поехали на своих автобусах в двухнедельное турне по многим городам и городкам Прованса – и я с ними. Кое-что из тогдашних рисунков на скорую руку сохранилось у меня до сих пор. Помню разнообразную природу Прованса: горы, скалы, водопады, ущелья, поля лаванды, старинные крепости, дубовые рощи, желтые нивы, сады.
Горный Прованс – довольно суровый край.
При всем этом у всех французов вид как будто рассеянный, беспечный, благодушный. Это, видимо, их особая манера жить. Ни одно мероприятие не начинается вовремя: если договорились в 7 часов, придут в 8. Если сказали “встретимся на мосту” – ищите в кафе. Это не Париж, это провинция. Вместе с тем наши артисты, которые жили у местных волонтеров, возвращались по утрам к своим автобусам с чемоданами подарков. Под конец уже не знали, куда что девать. И расставались со слезами на глазах. А я старался каждую свободную минуту что-то порисовать на память, в основном фломастером. В Провансе было много памятников древней, еще римской истории, в прекрасной, на удивление, сохранности – виадуки, крепости.
29 августа 1993 года мы возвращались в Москву, где нас ждали расстрел Белого дома, противостояния, стрельба, смерти, похороны, митинги, аресты, помилования – вся наша бессмысленная российская толкотня, на которую мы тратим свои короткие жизни.
Лихие девяностые
Об этих годах всё всем известно, всё сказано. Для людей искусства, выросших в советское время, крах Союза был, конечно, страшным потрясением. Как бы все ни ругали цензуру, страх и глупость чиновников, – но государство было безраздельным заказчиком и спонсором всей советской культуры. После СССР, в новой России театры, киностудии, издательства, творческие союзы и их комбинаты оказались никому не нужны.
По улицам носились толпы сумасшедших с испуганными глазами, пытаясь что-то продать или купить. Все наши заработки и сбережения сгорели в Сбербанке. Пачки рублей, как мусор, носили в авоськах. Всё менялось быстро, непонятно и угрожающе.
Вскоре появились свободные выставки, галереи, коллекционеры, покупатели, частные заказчики. Одним из первых моих покупателей был известный академик-физик – А.Б. Миндал. В его скромной квартире на Юго-Западе висели на стенах пейзажи и картины XVII века. Рядом он разместил мое “Рождество”, синюю с золотом абстрактную картину. Оказалось – все они хорошо живут рядом. Одна комната была целиком занята картинами Дм. Краснопевцева. Для спальни А. Б. Миндал взял у меня большой холст “Порыв”, тоже экспрессивную абстракцию в светлой тональности.
Постепенно стали появляться богатые поклонники моих картин. Эти люди как-то сразу оценили энергетику декоративного ташизма. Выбрасывали ранее купленные “для пятна на стене” пейзажики и пытались создать в своих квартирах “целостную духовно-визуальную среду”. В итоге у некоторых скапливались коллекции по десять-двенадцать моих картин.
К сожалению, кризис 98-го года оборвал это сотрудничество, многие просто уехали из страны.
Но главным увлечением этих лет были, конечно большие выставки, устраиваемые в сотрудничестве с галереей “ИЛБИ” с 1993 года в залах Центрального дома художников. Первая персональная выставка собрала многолюдный вернисаж. Открывали ее В. Целтнер и Э. Дробицкий. Одних каталогов 100 штук подписал. Цветы, шампанское, музыка. Все тогда было в диковинку, свежо и радостно. Кто-то в выступлении окрестил эту выставку “Новым барокко”. Очевидно из-за того, что там было чрезмерно много декоративности, золотых фонов и обнаженных тел. Мне хотелось создать в зале атмосферу Серебряного века: беспечность, радость жизни, светлые, пастельные тона. Но в глубине души меня не оставляло сомнение.
Во время последней поездки в 1990 году в Австрию мой “шеф”, для которого я в общей сложности написал более 30 различных картин, пригласил из Мюнхена одного известного эксперта по “арт-бизнесу”. Я, конечно, тогда впервые услышал это слово. Перед экспертом “шеф” поставил задачу научить меня правилам этого дела в Европе, имея в виду дальнейшее сотрудничество. Профессор вынул из кармана крошечный коробок немецких спичек, положил его на стол и сказал: “Вот ваш творческий плацдарм. Вы стоите на нем двумя ногами. Шаг влево, шаг вправо – смерть! Кругом – океан конкуренции. Вы должны простоять так 10 лет, а может, и всю жизнь, чтобы ваше лицо запомнилось и было узнаваемо публикой. Зачем вам столько тем, приемов, техник, сюжетов? У вас что, десять жизней в запасе? Дайте мне 100 картин одной руки, одного формата, одной цены. Тогда, может быть, я буду с вами работать. Идеи у вас есть, нужно только отсечь все лишнее”, – важно сказал эксперт, но посмотрел на меня с недоверием. Я же просто впал в ступор, настолько все это было мне чуждо. Вспомнил, что почти такую же ситуацию рассказывал как-то Эрик Булатов в какой-то приезд из-за границы. Но вот прошло несколько лет, и я понял, что мне не суждено “делать арт-бизнес”. Не могу делать долго одно и то же, не могу повторяться. Видимо, это судьба! К тому же хотелось еще и в плакате что-то сделать, и в графике. Так как в то замечательное время на каждом шагу открывались новые возможности. Люди меняли профессии, раскрепощались, искали в себе неведомые ранее таланты.
Но весной 93-го года о будущем еще не думали, были полны надежд, и одно из новых издательств, состоящее из пяти человек в двух комнатах, под названием “Славянка” пригласило меня для сотрудничества. Они уже издавали “Сагу о Форсайтах” Голсуорси, Филиппа Эрриа и др. Заказ для меня был интереснейший, совсем неожиданный: “Великий час Океанов”. Это была книга французского писателя и моряка Ж. Блона, составленная из множества рассказов, очерков и эссе по истории мореплавания от Древнего Рима до наших дней, в двух томах, массовым тиражом для массового читателя. Типичный “креативный” проект того времени. Тираж 500000 экз.! Вопрос состоял в том, как эту эклектичную скучную массу текста сделать читаемой, увлекательной и подарочной – “в одном флаконе”? К тому же – без цвета, на плохой бумаге. Но я всегда любил такие сложные задачи, позволяющие применить все свои профессиональные навыки. Придумал 80 полосных иллюстраций! Рекламные обложки, карты морей, портреты героев, исторические сцены, корабли, битвы… И все это – без компьютера, живой рисунок с элементами конструктивизма. Сработало! Получилось!
