В кафедральном соборе меня встретили кардинал де Роган, древний старик, который двигался, как человек, страдающий острым ревматизмом. Потом последовали большой банкет и посещение театра. С одного из балконов дворца мы наблюдали за разукрашенными баржами на реке и смотрели фейерверк, который представлял собой захватывающее зрелище, особенно тогда, когда высоко в небе появилось переплетение моих инициалов с инициалами дофина. После этого — в постель под охрану моих маленьких швейцарских гвардейцев.
На следующее утро я пошла в собор послушать мессу, вновь ожидая встретить старого кардинала. Однако на этот раз он очень плохо себя чувствовал, и вместо него присутствовал его племянник, помощник епископа принц Луи де Роган, который, вероятно, станет кардиналом после смерти дяди, чего, судя по облику старого человека, оставалось ждать недолго.
Принц обладал одним из самых красивых голосов, которые мне когда-либо приходилось слышать, однако возможно мне только так казалось, потому что я еще не знала о любви французов к изящно произносимому слову. Спустя несколько дней я уже считала, что самый прекрасный голос в мире у короля Франции. Однако тогда меня очаровал голос принца Луи. Он был очень почтителен, но глаза его искрились странным тревожащим блеском. Под его взглядом я чувствовала себя совсем юной и неопытной, несмотря на то, что даже матушка могла бы подписаться под всеми его словами.
— Для нас, мадам, — сказал он, — вы олицетворяете живой образ глубокочтимой императрицы, которой так давно восхищается Европа и будут восхищаться наши потомки. Дух Марии Терезии объединяется с духом Бурбонов.
Это прозвучало великолепно, и было приятно услышать, что они такого высокого мнения о матушке.
— От такого союза наступит золотой век, и при счастливом правлении Марии Антуанетты и Людовика Августа наши сыновья будут продолжать счастливую жизнь, которую мы вели при Людовике Возлюбленном.
Когда принц произносил эти слова, мне показалось, что на лицах некоторых людей промелькнула улыбка, почти усмешка. Я еще подумала, что бы это могло значить, а потом склонила голову для получения благословения.
Позднее мне предстояло запомнить этого человека — моего врага. Моя дорогая Кампан считала, что во многом из-за его безрассудства и распущенности я очутилась там, где нахожусь в настоящее время. Но в тот раз он выглядел просто приятным молодым человеком, заменившим кардинала, болеющего подагрой, и я больше не вспоминала о нем, когда мы покинули Страсбург и продолжили свой путь по Франции.
Празднество следовало за празднеством. Во мне нарастала усталость от прохождения под триумфальными арками и от слушания хвалебных гимнов, за исключением случаев, когда их пели , дети — тогда они мне нравились. Все выглядело очень странно, и меня часто охватывало чувство одиночества, хотя меня окружали толпы. Единственными людьми, которых я знала по прежней жизни в Вене, были аббат Вермон, которого решили оставить со мной на какое-то время, принц Штаремберг и граф Мерси-Аржанто — все серьезные пожилые люди, а я жаждала компаньонов моего возраста. Без своих фрейлин я вполне могла обходиться. Не было никого, совсем никого, с кем можно было бы просто поболтать и посмеяться.
Кавалькада продолжала движение. Впереди ехали две повозки со спальной мебелью. В каждом месте, где мы останавливались на ночь, эти повозки разгружали и в комнате, приготовленной для меня, ставили кровать, стулья и кресла. Мы следовали через Саверн, Нанси, Коммерси и Реймс, город, в котором французы короновали своих королей и королев.
— Надеюсь, — сказала я с большим волнением, — что пройдет много времени, прежде чем мне придется вновь приехать в этот город.
Пребывание в Реймсе напоминало мне, что в любое время я могу стать королевой Франции, поскольку ее нынешний король был уже старым шестидесятилетним человеком. Эта мысль встревожила меня. Во время путешествия меня не раз пробирала холодная дрожь, но мне удавалось отгонять свои опасения, и все вновь казалось похожим на игру.
Из Реймса в Шалон и далее… в Компьенский лес.
Четырнадцатого мая я впервые увидела своего мужа. Мы уже ехали около трех недель, и двор матери отдалялся все дальше и дальше. Теперь мне хотелось знать немного побольше о моей новой семье. Я предприняла попытки в этом направлении, но ничего не могла выяснить ни у мадам де Ноай, ни у моих фрейлин. Их ответы всегда были светски вежливыми и немножко холодными, как бы напоминающими о том, что по этикету не следовало задавать такие вопросы. Этикет! Это слово начинало утомлять меня.
Был чудесный день, из почек на деревьях показались листочки, кругом щебетали птички и, казалось, что великолепие природы безуспешно пытается конкурировать со скучными условностями двора.
Нетрудно было понять, что король Франции, а вместе с ним и мой жених находятся уже недалеко, поскольку трубили трубы и раздавалась дробь мушкетерских барабанов. Наступал волнующий момент. Мы находились на опушке леса, и деревья напоминали красивые декорации в театре. Впереди виднелись гвардейцы в парадной форме и слуги в блестящих ливреях. Моему взору предстали великолепно одетые мужчины и женщины, каких мне не приходилось видеть до сих пор. И я знала, кто та величественная персона, выделявшаяся среди ожидавших меня придворных. Мне не составило труда определить короля Франции по его одежде, а главным образом по манере держаться. Он обладал чувством собственного достоинства, изяществом обращения и королевским величием, которые унаследовал от своего великого деда короля-Солнца.
Моя карета остановилась, и я сразу же вышла из нее, что шокировало мадам Ноай, которая несомненно считала, что, согласно этикету, я должна была подождать, чтобы кто-то взялся проводить меня к королю. А мне просто в голову не пришло ждать кого-то. В течение трех недель я страдала без истинной любви, и вот он передо мной — мой любимый дедушка, который, по заверениям матушки, должен был заботиться обо мне, любить меня и быть моим другом. Я верила в это и больше всего мне хотелось броситься ему в объятия и рассказать, как мне одиноко.
Ко мне приближался очень элегантный мужчина с радостной улыбкой на лице, которое напомнило мне мопса, когда-то бывшего у меня. Я улыбнулась, пробегая мимо. Казалось, он удивился, но тоже улыбнулся в ответ, и тут я сразу догадалась, что это герцог Шуазель, о котором так много говорилось и которого король послал, чтобы привести меня к нему.
Однако для представления королю мне никто не был нужен. Я приблизилась к нему и преклонила колени.
Он поднял меня и расцеловал в обе щеки, сказав:
— Однако… ты прекрасна, дитя мое. — Его голос был мелодичным и гораздо более красивым, чем у принца де Рогана, а глаза светились теплом и дружелюбием.
— Ваше величество так милостиво… Он рассмеялся, удерживая меня на расстоянии вытянутой руки от своего великолепного мундира, украшенного самыми красивыми драгоценностями, которые мне когда-либо приходилось видеть.
— Мы счастливы, что ты, наконец, приехала те нам, — продолжил он.
Когда мы взглянули в лицо друг другу и он улыбнулся, мой страх пропал, а вместе с ним исчезло и тягостное чувство одиночества. Он был старый, однако в его присутствии никто не думал о возрасте. Держался он с королевским достоинством, был доброжелательным, его манеры были безупречны. Я покраснела, вспомнив о своем несовершенном французском языке. Мне так хотелось сделать ему приятное.
