Бегун позвонил 911. Приехала полиция. Они попытались поставить человека на ноги, но тот был слишком пьян. Тогда полицейские вызвали врачей. Приехала скорая. После быстрого осмотра медики загрузили человека в машину и повезли в наш приемный покой.
Я стоял у стола сестры, когда услышал вызов по рации. Медики сообщили, что везут пьяного бомжа, обнаруженного у Шотс-Крик. Я с трудом удержался, чтобы не броситься к рации и не потребовать, чтобы они оставили его там, где нашли.
Впрочем, было уже слишком поздно.
Я услышал сирены.
Он вернулся.
* * *
Медики вкатывают каталку в приемный покой. Бомж сидит на каталке, а медики толкают ее. Заметив, что на него все смотрят, он улыбается. Весьма картинно машет рукой, словно звезда парада на праздничной платформе. Раздается сердитое ворчание персонала. Я с отвращением трясу головой. Он замечает мой взгляд и еще шире улыбается беззубым ртом. Совершенно ясно, что все это ему страшно нравится.
Сегодня его привезли к нам в сорок второй раз за последние двенадцать месяцев. И ни разу он не был трезвым. Судя по всему, сегодня не исключение.
Я делаю записи за столом, пока бомжом занимаются сестры. Через несколько минут они приготовят его к осмотру. Я пытаюсь заставить себя пойти и осмотреть его, но никакой аутотренинг не помогает. Пусть подождет, пока я осмотрю всех остальных пациентов приемного покоя.
Через двадцать минут у меня не остается пациентов. Я снова сажусь за компьютер. К сожалению, сегодня у нас маловато работы. Кроме бомжа, у нас всего три пациента. Может быть, оставить его в смотровой до прихода следующей смены? На десять часов… Впрочем, ему все равно некуда идти, и он останется у нас.
Я тяжело вздыхаю и понимаю, что выхода нет. Я ввожу его имя и записываю себя лечащим врачом. Экран фиксирует мою решимость. Сегодня бомж жалуется на боль в спине. Я задумываюсь: необычная жалоба. Может быть, сегодня с ним действительно что-то не так?
Я выхожу из компьютерной базы, встаю из-за стола и направляюсь к третьей смотровой. Прохожу мимо сестры, которая обрабатывала бомжа, — она театрально прикладывает руку ко лбу и закатывает глаза. Я с трудом сдерживаю смех — по крайней мере, в этом мы с ней едины.
Я вхожу в смотровую. Свет приглушен. Бомж спит. Сегодня на нем выцветшая черная бейсболка с бледно-желтыми словами «Ветеран Вьетнама» — слова написаны впереди и на левом боку. Между словами «ветеран» и «Вьетнама» вышито множество разноцветных флажков.
Под бейсболкой скрываются курчавые русые волосы. Они растут повсюду, выбиваются из-под бейсболки, покрывают лицо, плечи и грудь, словно кто-то опрокинул на этого человека ведро мокрых водорослей. Он весь в грязи. По запаху я понимаю, что он не принимал душ уже очень давно.
Я слегка покашливаю, обозначая свое присутствие. Он храпит, не обращая на меня внимания. Я трясу кровать за спинку. Он что-то бормочет про собаку и чешет бороду. На простыню падает маленький зеленый листок.
Я включаю свет. Бомж натягивает бейсболку на глаза. При свете я вижу в его бороде листочки и палочки — ночь он провел на улице.
— Просыпайтесь! — я трясу кровать сильнее.
Он перекатывается на бок, прикрывая лицо рукой.
— Оставь меня в покое! — рычит он.
На кровать падают листья. На бомже грязная фланелевая рубашка, сплошь покрытая листьями, сучками и семенами. Под рубашкой желтая, задубевшая от пота футболка, разорванная на груди. На рубашке я вижу пару серых военных жетонов. Один приколот правильно, другой вверх ногами.
Может быть, просто дать ему проспаться? У меня есть более важные и приятные занятия. Я же знаю, чего он хочет. А пока он спит, я могу быть уверенным в том, где он находится.
Я стою, а бомж сучит ногами, сбрасывая простыню на пол. На нем новые коричневые брюки, подвязанные веревкой с большим узлом. Уверен, что какой-то магазин явно недосчитался пары брюк.
— Просыпайтесь! — повторяю я.
— Я никому не мешаю, док! Дайте мне поспать! — ворчит бомж, дергая ногами так, словно он плывет.
Я вздыхаю, осторожно снимаю с кровати его рюкзак и кладу его на пол. На рюкзаке несмываемым маркером написано его имя.
Скутер.
— Скутер! — кричу я. — Скутер! Просыпайтесь!
Я пинаю колесо кровати, и она вся содрогается.
Бомж кашляет и плюется.
— В чем дело, парень? Ну правда!
Я делаю глубокий вдох, чтобы не пнуть кровать сильнее. Я представляю, как здорово было бы выкатить ее сейчас на парковку и пнуть, чтобы она покатилась по дороге вниз. Да, я потеряю работу и лицензию, но зато никогда, никогда в жизни больше не увижу Скутера. Да, негуманно, но за двенадцать месяцев терпению моему пришел конец.
Все началось примерно год назад, когда он впервые появился в городе. Как большинство бродяг, он сразу же направился в приемный покой. Все бродяги, прибывая в новый город, первым делом интересуются, где больница. Они узнают, трудно ли там получить обезболивающие, сурова ли охрана, выгонит ли охранник бомжа из приемного покоя в дождливый или слишком жаркий день. Во всех городах больницы разные. Возможно, поэтому бродячая жизнь многих так привлекает.
Но Скутер не был похож на бродягу. Появившись, он встал в очередь в приемную. Физических жалоб у него не было. Он попросил форму заявления — хотел стать волонтером больницы.
Никто не представлял, что делать. Такого никогда не случалось. Да, у нас было несколько волонтеров — старшеклассники, мечтающие стать врачами, и пожилые дамы из Ротари-клуба, которые любили поболтать. Нам вовсе не нужен был беззубый, бездомный, вечно пьяный волонтер.
Секретарша миссис Дауэр попыталась сказать ему, что волонтеры нам не нужны. Скутер быстро указал ей, что волонтеры не получают зарплаты и работают добровольно. Они препирались несколько минут, а потом миссис Дауэр все же дала ему заявление. Он заполнил бланк, отдал его секретарше и ушел.
Его заявление дважды рассматривала администрация, но ответом было категорическое «нет». Он не может быть волонтером, пока не вымоется и не протрезвеет. Это не обсуждается. Скутер долго умолял, упрашивал, даже слезу пустил. И мы заключили с ним сделку: мы рассмотрим его кандидатуру, если он пройдет детокс-программу и бросит пить. Он хотел, чтобы мы гарантировали ему это место, когда он вернется. Мы же ясно дали понять, что так дела не делаются. В конце концов, он сдался. Мы отправили его на детокс, и он ушел.
Через три недели он вернулся. Он был достаточно трезв, чтобы заполнить второе заявление. На следующий день он не пришел на собеседование. Я отправил скорую прогуляться под мостом, и они нашли его там с бутылкой водки. Мы думали, что на этом все и кончится.
Не угадали.
Через пару дней Скутер вернулся вновь. На нем была новая рубашка, явно позаимствованная в магазине. Рубашка была ему страшно велика, но он старался. Он заполнил заявление, сказал, что хочет бросить пить и работать в больнице. Его снова погрузили на скорую и отправили в реабилитационный центр. Он вернулся через неделю. Нам сообщили, что его выгнали: он пронес в центр спиртное.
