Но с новыми претендентами на статус юродивых возникают серьезные проблемы. Никон Черногорец (конец XI в.) в своем огромном компендии “Тактикон”17 приводит несколько разоблачительных примеров:
У нас был старец, который часто ходил в этот славный город Антиохию, имел прозвище, производное от названия этого города. Люди очень верили в него, хотя он не был из числа постников, а, наоборот, любил есть, пить и развлекаться. Он носил бедную монашескую одежду, и сей наряд вкупе с местом его обитания снискал ему великое доверие у антиохийцев. И, Бог весть почему, он умел творить многочисленные исцеления и благодаря этому пользовался в те дни огромной славой. Наш благословенный отец, Лука митрополит Аназарбский, много раз уговаривал его прекратить, но он не слушался. Однажды его ученик, живший с ним, рассказал мне следующее: как-то отправился я с моим старцем в Антиохию, в дом одного боголюбивого горожанина. Старец наелся и напился и, пьяный, уснул. Другой боголюбивый горожанин забрал меня и другого брата отдохнуть у него дома. Пока мы шли, я слышал, как они двое говорят между собой: “Теперь мы видим, что неправда то, о чем говорится в Святом Писании; в самом деле, сей старец ест, пьет и всячески наслаждается жизнью – а при этом он святой и на нем почиет дар исцеления”… Блаженный патриарх господин Феодосий [Третий Хрисоверг, 1057–1059. – С. И.] бросил этого старца в темницу ради исправления, но антиохийцы не допустили этого, вырвав его оттуда силой… Другой из нас, будучи монахом и имея сан пресвитера, жил в миру. Из-за этого случилось, что он пал с женщиной. И не только он не отказался от этой страсти, но… стал удовлетворять ее публично, и в таком-то его состоянии у него открылся дар чудотворения (Nikon, 956–958, 962).
Никона не убеждает в святости описанного им человека даже его необъяснимый дар чудотворения. Дебош не может быть прощен никому! Но антиохийцы, как мы видим, считали иначе.
Особенно большие сомнения внушал Никону опыт его духовного наставника, Луки Аназарбского. К его аскетическому пути он возвращается в своих сочинениях много раз, иногда называя его по имени, а иногда имя скрывая, но явно при этом имея в виду все того же Луку.
Я расскажу об одном старце, чье имя опущу… Он поведал мне обо всей своей жизни, с юности до старости, своими собственными устами: о начале своих подвигов, о Божьих дарах и о страшных откровениях. Впрочем, позднее он вернулся в мир и погряз в суетных делах, и случилось то, что случилось, и я, ничтожный, был рядом с ним и… видел собственными глазами все, что случилось потом, и я задавал вопросы, а он отвечал мне про каждое из своих деяний, и о других делах, которых я не видел, я узнал правду сам, от него, не понаслышке и не по рассказам других и не через много лет. Поэтому я решил не предавать этого забвению, но в подробностях записал все, насколько было у меня способностей, с готовностью и страхом. Готовность моя была обусловлена тем, что чтение начальной части могло бы вдохновить подвизающихся… Страх же был вызван тем, что… уход в мирские дела приводил к последствиям, о которых не следовало говорить. Душа, полюбившая мир, лишается всех снисканных даров, а человек приходит к недостойному поведению. Я слышал это от самого старца и видел собственными глазами. Приняв все сказанное во внимание, я записал все, что видел и слышал, со всей правдивостью, для пользы своей и других. Нынешнему поколению нужны хорошие примеры. Завладев в какой-то момент вниманием почтеннейших старцев нашей обители, я прочел написанное каждому из них в отдельности, и они одобрили первоначальные подвиги, небесные дары и мистические откровения, но осудили историю дальнейшего небрежения и падения. Более того, они наказали мне не упоминать подобных вещей… Мне не понравилась идея сокрыть правду и написать ложь, вместо этого я сжег все свое сочинение, не пожалел своих усилий, чтобы не нанести вреда ближним… Я буду устно рассказывать эти истории, если найду души, стремящиеся к спасению, и это будет полезно, если сопроводить их вопросами и разъяснениями (Nikon, 796–798).
В первом своем рассказе Никон считает поведение Луки Аназарбского юродством, но во втором он меняет точку зрения и излагает ту же историю как эпопею духовного падения. В третий раз упомянув все ту же историю, случившуюся, по его словам, при антиохийском патриархе Феодосии Третьем Хрисоверге в середине XI века, Никон вновь рассказывает о сожжении своего труда и добавляет, что “решил сосредоточиться на житиях древних отцов, чья святость была испытанной и очевидной” (Nikon, 980–982).
Однако отчаяние Никона не отвратило других от подобных попыток.
Некоторые сочинили жития людей, мне известных, особенно одного, который некогда спрашивал моего совета насчет некоторых своих поступков и исповедался мне, недостойному, в некоторых своих тайнах. Тогда я ему посоветовал не творить деяний, вредных для души… Но эти писатели не знали ничего об этом, они безоглядно описали все деяния этого человека как проявления добродетели и потом принесли эти писания мне. Я прочел, я понял, я был потрясен. Более того, я был испуган и вернул это житие его автору (796).
Мы не знаем, написал ли новоявленный агиограф житие все того же Луки Аназарбского, но можем быть уверены, что он хотел вернуть юродству его изначальный, интегральный характер. По всей видимости, этот опыт закончился тем же, что и предшествующие попытки самого Никона, а именно – сожжением в печке. Во всяком случае, до наших дней никакого жития Луки не сохранилось.
В одном из посланий Никона, озаглавленном “О сновидениях и пустых откровениях”, изложены его сомнения по поводу юродства.
Если я буду изображать из себя придуривающегося (προσποιήσομαι τὸν μωρὸν ποιεῖν), подражая предшествующим отцам, то многие, и в особенности те, кто знает Божественное писание, меня распознают, и я не смогу скрыть [своего намерения]. Только прикинувшись лицедействующим от бесов (ἀπὸ δαιμόνων σχηματίζεσθαι προσποιήσομαι), я смогу скрыться от людей18.
Из этих слов видно, что парадигма юродского поведения стала общеизвестной благодаря культу Симеона и Андрея, отчего данный вид святости потерял свое главное оправдание – бегство от людской славы. Если благодаря юродству можно стать знаменитым при жизни, то в нем не остается и последнего намека на смирение. Вопрос, стоявший перед современниками Симеона и Андрея, – сумасшедший или святой? – переместился теперь в новую плоскость: настоящий юродивый или притворяется таковым?19
Никон признается, что и сам он в юности, почувствовав призвание к данному подвигу, принялся юродствовать, даже не дождавшись благосчовения своего духовного наставника Луки. Тот, вернувшись в монастырь из какой-то поездки, принялся отговаривать Никона.
Ведь и сам великий старец в юности своей занимался юродством (σαλάτον), но открылось ему от Бога, что “этого не следует делать ни тебе, ни другому – но лучше потщись стяжать большую мудрость и разум”… Даже предание насчет того юродства, которым занимались древние отцы, [показывает, что этот подвиг] творился [лишь] по усмотрению [Божию] и не был общепризнанным (περιεκτική), но легко приводил к соблазну и ко всеобщему вреду. Из-за этого и написано в житии Симеона, Христа ради юродивого, насчет соблазнившихся, что [святой] просил у Бога, дабы из-за него им не засчитывался грех. Да и святой Собор категорически повелел, чтобы теперь такого не было (Nikon, 954).
