А тогда, при появлении самодержца, он не обратил внимания на него, человека, облеченного столь великим и священным могуществом; он даже не ответил на его приветствие (которое было таково: “Здравствуй, отче Василакий!”) и не кивнул в ответ, но бегал туда-сюда, подпрыгивая по-жеребячьи и совершая безумные телодвижения. При этом он ругал присутствующих, не щадя и самого правителя. Затем, понемногу прекратив нелепые прыжки, он протянул руку и тем посохом, который держал в руках, повредил цветной портрет императора, который висел на стене в той хижине, предназначенной ему для молитв. Он выколол глаза [на портрете]. Попытался он также сорвать с императора головной убор. Когда он все это проделал, самодержец, убедившись в безумии (ἀφροσύνην) этого человека, вышел оттуда. Тем, кто наблюдал происходившее собственными глазами, это показалось недобрым предзнаменованием. То обстоятельство, что дальнейшие события не очень отклонились от этих пророчеств, весьма укрепило славу Василакия, которая, как я уже говорил, была двусмысленной и для многих сомнительной54.
Заметим, что не только информанты Хониата после свержения и ослепления императора Исаака истолковали ужимки Василакия как пророческие, но и сам писатель, хоть и причисляет себя к скептикам, не спешит объявить все это выдумкой. Скорее можно предположить, что он приписывает провидение юродивого бесовской одержимости и тем самым принадлежит к многочисленной группе, фигурирующей в житии Андрея Юродивого. В X веке Василакий и сам мог бы удостоиться жития – но время изменилось. Обратим, однако, внимание еще на одну особенность описанной Хониатом встречи. Очевидно, что юродивый не выказал особого интереса к императору, ругая его наряду с другими. Император же, со своей стороны, не испугался юродивого и, убедившись в его безумии, утратил к нему всякий интерес. На Руси (см. ниже, гл. 10) взаимоотношения этой пары выглядели совсем иначе.
Глава 8
Закат юродства
I
В поздневизантийский период, к рассмотрению которого мы теперь переходим, юродство по-прежнему популярно. Важный пример здесь – это Антоний Верриот, святой XI века. В росписи митрополичьего храма города Веррия, сделанной между 1215 и 1230 годом, он был изображен с надписью ὁ διὰ Χ(ριστὸ)ν σαλὸς ὁ Βεῤῥοιώτης (“Христа ради юродивый Верриот”)1, притом что в более раннем житии Антония никакое юродство не упоминается2. В XIII–XIV веках культ Андрея Юродивого продолжал расти: от XIII века дошло пять рукописей его жития, от XIV – уже восемь3. Согласно сообщениям русских путешественников конца XIV – начала XV века, в Первом квартале Константинополя, недалеко от Св. Софии находился монастырь Андрея Юродивого, где “иже и доныне бесных исцеляет”, а на западе города – еще один, где “святый Андрей Юродивый в теле и посох его, исцеляет многих”4. При этом в начале XIII века тот же самый посох еще считался принадлежащим апостолу Андрею.
Однако при всем этом сама юродская суть постепенно выхолащивается из культов знаменитых юродивых прошлого: так, во всех минейных и синаксарных текстах при пересказе жития Симеона вся эмесская часть оказывается выброшена5, а в иконописном подлиннике XV века, воспроизводящем какой-то образец комниновской эпохи, Симеон изображен, хоть и с голыми до колен ногами, но все-таки в послушническом одеянии6, то есть до начала его юродства.
Необходимость как-то дополнительно обосновать, почему юродивого следует считать святым, привела к появлению нового мотива, которому предстояло позднее сыграть важную роль в русском “похабстве”: у тайного святого появляются тайные вериги. Впервые это доказательство приводится в кратком житии некоего Марка, которого, по всей видимости, следует отождествить с хорошо нам известным Марком Лошадником. Рассказ о нем появляется под 29 ноября в одной минее XIII века. Эта версия по ряду параметров отличается от рассказа Даниила (ср. с. 79): там сказано, что Марк
покинул жену и детей и родных… исходил города, веси и страны… и всячески старался, чтобы не было никем узнано его праведное житие… Пришел он в величайший из городов Египта [Александрию] и жил возле одного из тамошних великих храмов… [После его смерти люди] увидели, что все его тело обложено железом, впивавшимся в плоть… и воскликнули: о, сколько у Бога тайных слуг!7
Между двумя версиями имеется несколько различий, но самое важное – это вериги, в которых еще не ощущалось нужды, пока юродство было внове (ср. с. 261).
Никифор Григора (1294–1359) в житии своего дяди Иоанна (BHG, 2188), митрополита Ираклийского (1249–1328), рассказывает о придворном юродивом,
некоем благочестивом кинике, так сказать, Диогене, который для виду изображал глупость (Μωρίας ὑποκριτὴς τὸ φαινόμενον), а в действительности выполнял Божью работу, которую способен узреть лишь тот, кто созерцает невидимое. Внезапно этот человек вошел в императорские покои, пред очи благочестивой императрицы Феодоры, будучи свободен не только от мирской суеты, но и от всякой одежды, с головы и до ягодиц9.
Кем был этот безымянный “Диоген”, мы, к сожалению, не узнаем10.
II
Зато обширные сведения о византийском юродстве находим у патриарха Константинопольского Филофея Коккина (1300–1379), который при этом умудряется ни разу не употребить само слово σαλός11. В своих сочинениях он не скрывает того, что опирается на прошлые авторитеты: в похвальном слове юродивому Никодиму (BHG, 2307) есть ссылка на Виталия из жития Иоанна Милостивого12, а в житии Саввы Нового весь образ святого в его “юродских” фрагментах строится на сравнении с известными моделями13. Дадим же слово этому последнему апологету византийского юродства. Вот “Память св. Никодима”. Никодим родился в Веррии в царствование Андроника II (1282–1328); пришел в Фессалонику и стал монахом монастыря Филокалу.
Там он начал практиковать всяческую добродетель… Он выказывал такое послушание настоятелю монастыря, да и всей братии, что они от этого пришли в изумление. Но остальным казалось, что он неразборчив в связях, непрерывно общаясь с блудницами и прикидываясь (ὑποκρινόμενος), что постоянно проводит время с шутами (κῴμοις). За это его все осыпали обвинениями; мало того, бывало, что за это настоятель выгонял его из монастыря. Несгибаемый [святой] все переносил стойко… Ту еду, которую он получал в обители, он либо отдавал бедным – о, его любовь во имя Христа! – либо относил к блудницам и давал им в качестве платы, чтобы только они сохраняли свое ложе неоскверненным для него. Все это святой проделывал с жаром, стараясь как во всем, так и в этом выглядеть подражателем божественного Виталия, чье житие и чьи нравы он очень любил… Но диаволовы приспешники увидели, что святой беседует с блудницами, а иногда проводит с ними время, и решили, что он занимается тем же, чем они сами.
