Здесь налицо связь женского юродства как, с одной стороны, с шутовством (см. об этом ниже), так, с другой стороны, с подозрениями в ворожбе. Убийство юродивого после совместных забав с ним – мотив, странным образом напоминающий предостережения Кекавмена (ср. с. 146–147).
От голландского путешественника Исаака Массы мы узнаем о другой юродивой женщине:
Также ходил [Годунов] часто к ворожее (vaersegster), которую в Москве считают святою и зовут Елена Юродлива (Oerodliva). Она живет в подземелье подле одной часовни… Эта женщина обыкновенно предсказывала будущее и никого не страшилась – ни царя, ни короля, но всегда говорила все то, что должно было, по ее мнению, случиться. И это подчас сбывалось. Когда Борис пришел к ней в первый раз, она не приняла царя, и он принужден был возвратиться. Когда он в другой раз посетил ее, она велела принести… бревно… и совершать над этим бревном отпевание… Царь… ушел опечаленный, но если бы я был царем, я велел бы покадить ей ладаном прежде, чем дошло бы до меня, но они, московиты, считают ее святою, чему нечего удивляться, ибо они, увы, до сих пор погружены в невежество, да просветит их Господь.
Далее Масса повествует о том, что та же самая “сатанинская пророчица Елена Юродлива” начала предсказывать смерть Лжедмитрию; но когда Дмитрию донесли об этом, он “посмеялся, не обращая внимания на болтовню безумных и одержимых старух”12.
Единственный русский источник, в котором фигурирует Елена, это владельческая запись XVII века на одной старопечатной книге: “Сия книга Триодь посная Ивана (?) сына Юдина куплена у попа у Василия, что служит у Рождества у Пречистыя Богородицы, где бывала Олена Уродивая”13. Которая из нескольких существовавших в Москве церквей Рождества Богородицы имеется в виду, сказать сложно, но, видимо, как раз там ее посещал Борис Годунов. В любом случае ясно – имя Елены было в XVII веке широко известно, раз по ней определяли церковь. Тем более красноречивым представляется полнейшее молчание о ней всех официальных источников.
В 1638 году в Ивановском монастыре в Москве скончалась “девица Дарья, в инокинях схимница Марфа юродивая”. О житии этой монахини ничего не известно, однако после смерти она удостоилась большого почитания: была похоронена в соборной церкви монастыря (с тем камнем под головой, который, видимо, подкладывала и при жизни), а уже через два года царь Михаил Федорович приказал “на гроб старицы Марфы Юродивой, которая положена в Ивановском девиче монастыре, покров сукно аглинское черное крест камчат вишнев надложить”14–15.
В случае с Марфой размывание “юродского канона” выглядит особенно наглядным: дело в том, что она, живя в обители, получала несуразно роскошное содержание от царя: согласно дворцовым архивам, в 1624 году ей была “скроена шуба теплая из немецкой черной тафты на бельем меху, с бобровою опушкою”, в 1629-м – особая ряса, в 1630-м – “шуба лазоревая на заячьем меху с бобровою опушкою”, в 1631-м – “сарафан лазоревый” и т. д. Так кем же была Марфа, юродивой инокиней или “придворной дуркой”, какие во множестве водились во дворце?16–17 В любом случае появление таких персонажей, как и причисление женщин к юродивым, свидетельствует о размывании этой парадигмы как таковой.
III
Можно заметить постепенное смешение юродивых с сумасшедшими, за безумием которых вовсе и не усматривали душевного здоровья, но которым само их безумие придавало ореол святости. Появился термин “благоуродивый”, видимо объединявший “юродивых Христа ради”18 с безвредными слабоумными. В переписи 1646 года по городу Кашину читаем, что там жил “на посаде Исачко Петров сын Засухин с сыном с Гришкою, да у него же живет шурин благоуродливой Зиновко Еустратьев сын”, а чуть дальше: “Другой двор посацкого человека Власка Кузнеца, а в нем живет уродливой человек Левка Овечкин”19. Чем отличались друг от друга вышепоименованные Зиновий и Лев, – увы, неизвестно. Что слово “юродивый” могло пониматься в переносном значении, позволительно заключить из записи, оставленной в первой трети XVII века в перечне вкладов на строительство Архангельского собора в Туле: “Род Иосифа Уродиваго, в церковное строение дал 7 рублев”20. Вряд ли настоящий юродивый мог стать родоначальником почтенной фамилии.
О слиянии юродства и скоморошества свидетельствует простодушный рассказ голландского путешественника Николааса Витсена, который записал в дневнике 14 февраля 1665 года:
За эти дни я видел несколько безумных. Они шли почти совсем голые, на них были только переднички на поясе, в эти пьяные дни [масленицы] они скоморошничали; русские считают их святыми, дают им деньги и сажают на почетные места за столом21.
С другой стороны, церковные власти смотрели на юродивых с постоянно нараставшим раздражением. Патриарх Иоасаф писал в указе 1636 года:
Иные творятся малоумни, а потом их видят целоумных; а иные ходят во образе пустынническом и во одеждах черных и в веригах, растрепав власы; а иные во время святого пения в церквах ползают, писк творяще, и велик соблазн полагают в простых человецех22.
Каких-то буйных пророков запирали в монастыри23, но возникновению там новых юродских культов явно чинились препоны. Хороший пример – схимонах Феодоровского монастыря в Переяславле-Залесском Сергий, местное почитание которого дожило до XIX века24, но сведений о котором не сохранилось. Другой пример – Иосиф Заоникиевский, житие которого не опубликовано25. Вологодскому крестьянину Илариону, чудесным образом излеченному от слепоты, в 1588 году явилась чудотворная икона Богородицы, и на этом месте он основал Заоникиевский монастырь, где и сам постригся под именем Иосифа; причины, по которым этот человек сразу вслед за тем принял на себя подвиг юродства, изложены в житии довольно туманно: быть может, здесь сыграла роль его обида на то, что настоятелем новообразованной обители назначили не его; как бы то ни было, братия издевалась над юродивым, а его память (Иосиф умер в 1612 году) была причиной внутримонастырских распрей: воздвигнутая над могилой часовня трижды подвергалась разрушению и вновь восстанавливалась26. В данном случае монастырь явно находился в сложных отношениях с памятью собственного создателя, но бывали и обратные ситуации, когда обитель эксплуатировала популярное имя какого-нибудь юродивого: так, позднейшая легенда об Арсении Новгородском приписывает ему создание Арсениевого монастыря27, а Каргопольская Успенская обитель возводила себя к некоему Ивану (Ионе?) Волосатому28. И все-таки, при том что юродивые монахи изредка попадаются в патериках (Василий Каменский29 и два Иоанна Соловецких30), реальному монастырю, чья жизнь строится на строгих правилах, трудно было почитать святого, чья жизнь состояла из их нарушения. Поэтому в обители “похабу” не удавалось по-настоящему развернуться, и полноценного жития такому юродивому дождаться было трудно. Главной его ареной оставался город31.
