И яже святый Василий что повелеваше оному диякону юродственное сотворити и некая похабная не малая сотворяя покаряяся Василия блаженнаго повелению… чего ради за оное деемое похабьство… многа биения… претерпе57.
Дальше рассказывается, что Дьявол подкупил некоего иконописца, дабы тот изобразил его под красочным слоем рисуемой им иконы Богородицы. Икона была выставлена в Варварских вратах Китай-города, “и от тоя новописанныя иконы Богородицы быша чюдеса и знамения и исцеления… обаче по действу сатанину Божиим попущением оная чюдная от иконы содевахуся”. Слава об иконе распространилась по всей России.
Василий проразуме духом святым диявольское оухищрение и действо и прельщение правоверным творимое чрез чюдесная оною иконою… и повелеваше оному… оученику взяти камень велий и во оный образ крепко оударити, что бы его сокрушити, оученик же святаго о семъ сумнися и образ разбити оустрашися, святой же самъ взя камень велий и крепко оудари… и расколи его на двое58.
Избитый народом и приведенный на суд, юродивый заявил, что “чудеса диявольскимъ навождениемъ содевахуся вернымъ на прельщение”. Изображение Сатаны обнаружили, после чего художник был казнен, а Василий отпущен. Но “ученика своего отосла от себе за оное его непослушание”59.
В этом рассказе парадоксальность доведена до высочайшего накала, пожалуй, неизвестного византийской агиографии60: читателю вместе с несчастным диаконом предложено выбирать между двумя самыми святыми вещами – иконой и юродивым. Причем никаких способов удостовериться в присутствии дьявольских козней не дано: сам Бог по неизвестной причине решил усложнить задачу выбора и попустил коварной иконе творить чудеса. Но ведь и в святости юродивого рациональными способами убедиться невозможно. Бесовская икона есть как бы сам “похаб”, вывернутный наизнанку. Перед нами – притча о сути юродства и православного мировосприятия вообще: мир не просто не таков, каким кажется, – его истинная природа диаметрально противоположна видимости61.
Скорее всего, дошедший до нас текст жития – еще не самый экстравагантный: сохранились сведения о другом варианте, уничтоженном властями, ибо, согласно деликатной формулировке церковного исследователя, “в нем изобличались непорядки и злоупотребления в современном духовенстве”62.
VI
Все остальные юродские жития XVII века не столь экзотичны, а кроме того, их герой погружен не в сказочный, а в весьма узнаваемый контекст бытовой повседневности. Почти все “похабы” оказываются крестьянами, пришедшими в соседний город и живущими там жизнью нищих попрошаек. Таково житие Прокопия Вятского. Первоначальный набросок этого жизнеописания был создан, видимо, вскоре после смерти юродивого (1628), но окончательный вид оно обрело лишь во 2-й половине 1670-х годов63. Агиограф многое заимствует в предшествующей агиографии, и особенно из жития Прокопия Устюжского: по его словам, святой жил, “подражая древних блаженных мужей Андрея глаголю Цареградского, и Прокопия Оустюжскаго и Василия Московскаго чюдотворцев… житию”64. Поскольку вряд ли крестьянский мальчик Прокопий Плушков из захолустной деревни Корякинской мог читать вышеперечисленные тексты, речь должна, конечно, идти о начитанности самого автора. С другой стороны, пассажи, списанные с литературных образцов, соседствуют в житии с приметами подлинной жизни: на его страницах мелькают десятки имен реально существовавших вятских обывателей, названия церквей, городских улиц и кварталов, упоминания об имевших место событиях региональной истории65. В этом контексте жизнь и “чудеса” городского сумасшедшего выглядят в каком-то смысле еще более потрясающими.
В одном случае святой убивает младенца, с тем чтобы позднее его оживить (см. ниже, с. 308–309). Другой эпизод жития по-своему тоже любопытен: подобно всякому юродивому, Прокопий имел своего конфидента, священника Иоанна, с которым единственным он разговаривал “яко и протчии человеци, а не яко юрод”; это хорошо нам известное агиографическое клише. Специфики добавляет то обстоятельство, что в данном случае поп Вознесенской церкви Иван Калашников – реальное историческое лицо. А как следует в этом контексте воспринимать то, что произошло между ними?
Прокопий некогда прииде в дом к отцу своему духовному… Иоанну… и посадиша с собою и обедаху вкупе.
По отядении же той блаженный Прокопий со стола взя нож и нача… тем ножом махати, и к главе и к персем его нож приносяше, они же вси ужасошася, и мняху того священника тем ножом поколет66.
Поп Иоанн, по всей видимости, принял на себя роль конфидента при юродивом сознательно, начитавшись житий и упустив, что он имеет дело не с литературным персонажем. С художественной же точки зрения, агрессия против священника (чем бы ни объяснял ее сам агиограф) есть знаковое поведение: бунт против церкви, да и против самого института “конфидентства”.
Далеко не все жития “похабов” одинаково агрессивны. Выше уже говорилось о богатстве юродских традиций в Сольвычегодске. Последнему в длинном ряду тамошних “похабов” повезло больше, чем его предшественникам: это Иоанн Самсонович, умерший в 1669 году, – повесть о нем переписал в 1789-м сольвычегодский мещанин Алексей Соскин для составлявшейся им летописи родного города. Поскольку безымянный агиограф несомненно был очевидцем67–71 жизни Иоанна, его текст донес до нас кое-какие неклишированные детали. На примере этого жизнеописания хорошо видно, как агиографический дискурс пытается, но не всегда может “переварить” реальные особенности анормального поведения72.
Иоанн Самсонович родом бе дворянин… в бегании в Терюшинские лесы по пути из малых ветвей березовых малые кольца свиваше, и по три кольца, вместе связываемые, меташе ю земли; иакоже и срачицу свою, на мелкие части раздробляше, и помяташе на землю. Их же виде народ многажды. Священник Стефан, бывши в те лета у церкви Преображения Господня, те малыя частицы срачицы его блаженнаго, дробленные, от земли взимаше… Иногда [Иоанн] слезен бываше, иногда недоразумные речи глаголаше, елико не можно разумети: мню, скрывая путь свой, и таяще от него, священника, мнящеся пред ним юрод быти, той же священник велми его почиташе.
…Аще же у кого и прошаше хлеба у дому или на торгу денег копейки, они же с великим желанием подаяху ему хлеб или деньги… иногда же аще и копейку приимаше от кого-либо, но и ту зубы своими прегибаше и преломляше на полы и пометаше на землю и тако ж отбегаше. Нищие же по нем хождаху, то имашу и деляху между собою. Мню, сие быти блаженнаго к ним милостыню творящу. Тако бо творяше и древний святий блаженный Андрей, бывая в Царьграде. Прихождаше же блаженный Иоанн и к торговым людям и прошаше у торговых людей кресты медные малые, яже носят на персех христиане. Прошение же его бысть сицевое: “Есть ли микитка?” Они же великим желанием и радостию даяху ему. Он же такожды тыя кресты зубы своими преламляше и пометаше. Но не вем сего, что изволение его. И о лошках деревянных у тех же людей прошаше, и такожде творяше: преломляше на полы и пометаше тако же на землю. Намерение же его об оном всем, Бог весть73.
