Большим недоброжелателем юродства был вице-президент Синода Феофан Прокопович, на которого в 1726 году подавали жалобу в Верховный Тайный совет, что он “всех московских Христа ради Юродивых Чудотворцев блудниками называет и за их бездельство и блуд с знатными женами и гробы им любодейцы их построили, их же деньгами и почтеньем между святых ввели”6. Наступление велось и на юродивых из агиографии: поставленный редактировать Пролог иеромонах Стефан Прибылович писал по поводу Василия Блаженного: “Буйство не токмо не похваляется, но между грехами числится”7. Неудивительно, что в начале XVIII века происходит переосмысление слова “похабный” – вместо “юродивый” оно начинает значить “невероятно непристойный, скабрезный”8.
В 1731 году юродивым запрещено было появляться в церквах.
Являющиеся якобы юродивые… чинят слышателем… помешательство, наипаче же по неблагообразию своему… наводят немалый смех и соблазн, от чего вместо ожидаемого… согрешений своих прощения, вящий чрез таковое… юродствующих шатание, те в церквах Божиих предстоящие грех себе преумножают9.
“Регулярное государство” XVIII века все сильнее вытесняло юродивого из социальной жизни. В первую очередь они теперь оказывались ко двору в старообрядческих общинах: “История Выговской пустыни” упоминает двоих юродивых – Тита Иванова (ум. 1753) и Ирину Повенецкую10.
Об уважении раскольников в этому подвигу ярко свидетельствует написанная в первой четверти XVIII века, то есть в период жестоких петровских репрессий, роскошная старообрядческая рукопись Музейская № 1510 из собрания ГИМ: помимо того что в ней содержатся жития не канонизированных и вообще не признанных церковью юродивых XVII века – Прокопия Вятского, (л. 332–338), Иосифа Заоникиевского (л. 52–53об) и нашего знакомца Симона Юрьевецкого (л. 272–274), – автор в своем “Слове воспоминательном о святых чудотворцах российских” поместил специальный раздел о юродивых: в нем собраны вместе сведения о Максиме и Василии Московских, Прокопии и Иоанне Устюжских, Исидоре Ростовском, Иоанне Великоколпачном, Викуле Псковском, Николае Качанове11.
В XVIII веке мы обнаруживаем юродивого в сектах вроде хлыстовских12, но главным образом под покровительством богатых, чаще всего купеческих домов13. На нем больше, чем на ком-либо другом, сказалось культурное расслоение послепетровского русского общества – юродивый навсегда остался в “народной”, низовой жизни. Без взаимоупора с официальной религиозностью юродство как бы выходило из тождества с самим собой, теряло внутренний нерв. Именно с этого времени признание кого бы то ни было юродивым окончательно утрачивает хоть сколько-нибудь нормативный характер: канонизации были вообще отменены, а подозрение в “лжеюродстве” (приставкой “лже-” власти защищались от возможных упреков в богоборчестве) немедленно влекло за собой полицейские меры. Преследования длились в течение всей первой половины XVIII века.
II
Благодаря полицейским рапортам и доносам в распоряжение исследователя попадают поразительные “жития”. Вот, к примеру, некто Василий:
Ходил в зимнее время в одной рубахе, босой, претворял себя яко бы благоюродивый, а на слова и в ответах не яко бы полуумен… За то, что он якобы собою ради спасения претерпевает в зимнее время стужи, называли его святым. И в ту свою бытность носил при себе железную палку, весом в пуд, того ради, чтобы признавали его яко бы за трудника к спасению. Поп… Семенов отказался его исповедовать “…того ради, что ты не говел”, и он, Василий, оного попа… означенною железною палкою убил до смерти… Еретичеством своим обворожил караульных солдат и ушел… Новобрачная назвала его дураком, чего-де ради такова урода за стол посадили, за то еретичеством своим супружество их разлучил… Девича полу на блудное растление превратил девиц с двадцать… Бесы просили у него работы сами… Велел им носить денежную казну… каковой казны демоны и натаскали полную яму… а ежели кто возьмет с молитвою, то обратятся угольем14.
Как видим, юродствование прочно связалось в сознании доносчиков и следователей с ересью, колдовством и бесовщиной. Вот другой пример. Крестьянин Филип Иванов
допросом о себе показал, что он… жил при церкви Василия Блаженнаго в караульной палатке… и в железных веригах да с посохом железным, у которого наверху наделан крест, ходил по Москве… и сбирал денег в день алтын по десяти и больше, а оковался де он в железные вериги своим произволом, не для спасения души своей, но токмо, чтоб от народа получать себе больше подаяния… вериги на нем были на крючках и… пришед домой, с себя складывал15.
В делах Раскольнической комиссии 1745–1757 года есть обширные материалы “о притворном юроде Андреяне Петрове”, который
в Ярославле имел видение и принял на себя юродство… С подъему [на дыбу] и с пытки показал: видения, которое будто бы побудило его принять на себя юродство, на самом деле не имел, а принял юродство… притворно, чтобы всякого чина люди признавали его за святого и чтоб ему от того получить себе богатство подаянием. А в том юродстве к терпению студености никакого волшебного способа не имел, а претерпевал его по крепости натуры своей… Бивал себя на сборищах по голой спине… пророчествовал о пожарах и бездождии. Игуменье Иринархе раз предсказал, что она умрет по весне… и просил у нее 30 рублей… но она денег не дала. Когда предсказание не сбылось, объяснил ей, что за нее молились… Показал как на себя, так и на других напрасно [о ритуальных убийствах младенцев], в чем утвердился с трех пыток и огня в 1749 г. По наказании кнутом сослан16.
Менее жестоко обращались с юродивыми духовного звания. “Ростовского Рождественского монастыря дьячок Алексей Степанов, – читаем в одном документе, – 1749 г. генваря 18 дня за шалости, чинимые им в малоумстве, доколе в совершенное состояние не придет, прислан в Борислоглебский монастырь для содержания”17. В Борисоглебске юродивый был окружен почетом и мирно скончался в 1781 году18.
Преследование современных юродивых шло рука об руку с изведением тех юродских культов, которые не успели получить достаточного признания. Так, в 1716 году в далеком Шенкурске местный архиепископ велел “Георгия (Шенкурского) откапати… а молебствования церковнаго никакова ему не петь”19. Блаженный Киприан Суздальский, хотя при жизни ни в чем особо “юродском” замечен и не был, но по кончине своей в 1622 году был объявлен “похабом” (см. с. 243) и за это поплатился уже в XVIII веке, когда его иконы были изъяты “инквизитерами”20. Почитание подозрительного и агрессивного Симона Юрьевецкого (см. выше, с. 234, 238) было запрещено в 1722 году. В Юрьевец приехал епископ Питирим: он приказал разобрать гробницу, запретил отправлять Симону службу, а до рассмотрения дела о нем увез с собой и его житие21. Дело, однако, зависло, и по причине ходатайств юрьевчан в 1742 году было проведено новое дознание о почитании Симона, вновь не в пользу святого. Впрочем, местное почитание, видимо, продолжалось: один бдительный поп запрашивал Синод, “оной де Симон юродивый подлинно ль свят, в святцах и в прологе нигде об нем не написано”22. В 1767 году канцелярист дворцовой Елнатской волости Матвей Астафьев подал в Синод просьбу о возобновлении местного почитания Симона, но просьба имела обратный результат: Синод велел изъять все иконы этого юродивого, какие удастся найти23. Впрочем, низовое почитание святого все равно не прерывалось: большинство находящихся в нашем распоряжении рукописей жития датируются XVIII веком. Забегая вперед, можно сказать, что культ Симона одолел казенные запреты: имеются иконы XIX века, изображающие его как отдельно, так и в сонме русских святых. В Кривоезерском монастыре имелась часовня с его ликом24. В 1844 году власти получили донос, “что при Богоявленской церкви обоготворяют какого-то безумнаго странника”. Епископ Костромской Владимир учинил “строгое секретное изследование”, отобрал “все, что только достопамятнаго было о блаженном Симоне, приказали: не прославлять”. Однако с 1856 по 1890 год юродивый свершил восемь новых чудес25. Деревни, из которых приходили поклоняться Симону богомольцы, располагались в округе Юрьевца, что позволяет заключить о местном характере культа святого. По сей день в селе Михайлово возле Елнати почитается “ключ блаженного Симона”, но насколько древним является это название, сказать трудно.
