Впрочем, этот гуманный пафос вскоре сменился репрессиями. Как говаривала блаженная Мария Дивеевская, “хорошо было блажить при Николае, а поблажи-ка при советской власти”63. Тем не менее некоторые “дореволюционные” юродивые продолжали действовать. Одной из них была Мария Шудская.
Кого побьет… у кого украдет, а у кого окошко разобьет. Иногда такое скажет, что непременно побьют. А то возьмет к кому-нибудь в печку полезет… да и повиливает варево из горшков. За прямоту, с которой она многих обличала, забирали ее в милицию. Но однажды она там нечистотами всю стену обмарала и сказала: “Какая власть – такая мразь”. Пришлось отпустить64.
Ситуация гонений автоматически возводила юродство в ранг общепонятного протеста и тем самым лишала этот подвиг его специфичности. Например, крестьянин Алексей Ворошин, усвоивший безумное поведение (или впрямь сошедший с ума) в 1928 году, в 1937-м был арестован и умер после пыток в тюремной больнице. Так юродство, многие столетия заменявшее мученичество, было опять им вытеснено. В 1988 году поместный Собор русской православной церкви утвердил канонизацию нескольких святых – и в их числе юродивой XVIII века Ксении Петербуржской. Казалось бы, тем самым произошло историческое примирение церкви с юродством, однако в “обосновательной” части постановления Собора этот подвиг изображен в приглаженном виде65 – Симеон Эмесский под такое описание не попал бы.
В августе 1993 года установлено местное почитание Алексея Ворошина, а в августе 2000-го этот юродивый был причислен к лику Святых Новомучеников для общероссийского почитания. В 1997 году местночтимым святым утвержден рязанский юродивый первой половины XIX века Василий Кадомский66, а симбирский юродивый того же периода Андрей Ильич Огородников67 – в 1998-м.
Независимо от церковной конъюнктуры низовое почитание юродства в России продолжается и по сей день. Могилы официально не признанных святыми Ивана Яковлевича в церкви Ильи Пророка или Иоанна Кузьмича на Преображенском кладбище в Москве все так же привлекают паломников. Хотя церковь осторожно предостерегает, что “нам, современным христианам, все-таки надо знать, что подражать поведению юродивых не следует”68, в околоцерковных кругах множатся предания о новоявленных юродивых69. Впрочем, современное состояние юродства не является предметом настоящего исследования.
VI
В чем же причина столь огромной популярности юродства в России?
Есть мнение, что юродивый в русском сознании удачно сплавился с фольклорным персонажем Иванушкой-Дурачком. Действительно, важное отличие этого героя от его собратьев по европейскому фольклору в том, что он не “умный дурак”, а самый настоящий, неподдельный, и тем не менее он является объектом не насмешек, а поклонения. Все у него загадочным образом получается, все выходит лучше, чем у умников, и сам он в конце концов оказывается Иваном-Царевичем. Это сближение, впервые обоснованное Е. Трубецким70, справедливо лишь отчасти. Разумеется, коллективному сознанию, сотворившему образ Иванушки, легче было принять и юродивого с его посрамлением рациональности. Но есть между этими персонажами коренное различие: фольклорный дурак – принципиальный бездельник. Он “лежит на печи”, а мир к нему пристает то с одним, то с другим. Ивану же нет до мира никакого дела. В этом смысле он скорее подобен европейскому “святому простецу”. С юродивым все наоборот: миру ничего не нужно от этого безумца, а он постоянно себя миру навязывает. Юродивый неугомонен, настойчив, суетлив. Другое дело, что его деятельность с рациональной точки зрения нелепа.
Видимо, причину невероятной актуальности юродства надо искать – если вообще на сей счет позволительно делать какие-либо умозаключения – в ориентации русской культуры на Абсолют, скрывающийся за обманчивым фасадом реальности. Отсюда бешеная популярность накануне русской революции Григория Распутина, в коем видели юродивого71. Но отсюда же – и сама русская революция, воспринимавшаяся как прорыв к Абсолюту. Недаром поэт Максимилиан Волошин, пытаясь описать состояние России 1917 года, не нашел ничего более точного, чем такие строки:
Я-ль в тебя посмею бросить камень?
Осужу-ль страстной и буйный пламень?
В грязь лицом тебе-ль не поклонюсь,
След босой ноги благословляя, —
Ты, бездомная, гулящая, хмельная,
Во Христе юродивая Русь!
Глава 13
Восточная периферия юродства
I
Мы уже говорили о том, что юродство зародилось на восточной окраине христианства, в том плавильном тигле ближневосточной религиозности, в котором вызрели также и многочисленные энкратитские ереси. В этом ареале идея униженности как избранничества и святости как тайного дара была широко распространена. Рефлексы подобного представления, встречающиеся в других религиях того же ареала, не обязательно должны объясняться заимствованием из христианства.
Остановимся на таком переходном случае, как раввинистическое “юродство”. Прежде всего, оно находит выражение в уже известных нам (см. выше, с. 45) историях о “тайных слугах Господа”. Самые ранние из них содержатся еще в Палестинском Талмуде (Taanit, 64bc), так что есть даже основания считать их более ранними, чем соответствующие христианские1. И однако весьма важен тот факт, что уже в древнейшей из этих еврейских легенд имя тайного праведника – Пентакака, что значит по-гречески “пять зол”. Его поведение очень напоминает повадки будущих византийских юродивых: он нанимает проституток (но не для себя), пляшет с ними, стирает их одежду – и тайно продает свое последнее достояние, чтобы спасти бедную должницу от проституции2. Однако этот персонаж, сколь бы много он ни передал своих черт, допустим, Симеону Эмесскому, все же отличается от него непроявленностью своей агрессии по отношению к миру. Эта агрессия дает себя знать позднее, уже в средневековой хасидской культуре. Созданная в прирейнских еврейских общинах в конце XII – начале XIII века книга “Сэфер Хасидим” содержит множество историй о “тайных праведниках”, причем в легендах этих прослеживается элемент, отсутствовавший в талмудических образцах, – самоуничижение и балансирование на грани греха3.
II
Конечно, самый длительный контакт восточное христианство имело с исламом, однако данных о прямом влиянии византийской парадигмы юродства на исламскую нет. В этой связи особенно ценны сведения косвенного характера, например бродячие сюжеты. В исламском мире широко распространены сказания о псевдобезумце и царе. Первоначально этот персонаж вообще не имеет имени и выступает просто как “сумасшедший из ак-Куфы”4. Согласно одному из источников, “лунатик Бахлул встретил в Куфе [в 810 г. Харун ар-Рашида], наставил его в учении Пророка и отказался от предложенных денег”5. Это, пожалуй, единственное хроникальное известие о Бахлуле, но существует богатая и очень многообразная фольклорная традиция, связанная с ним. Разные легенды представляли Бахлула то племянником халифа, то его братом; Бахлул фигурирует в “Тысяче и одной ночи”. В некоторых легендах он оказывался человеком весьма образованным, дошли даже тексты посланий халифам и правителям, приписываемые Бахлулу. И все же главный эпизод сказаний о нем – его встреча с халифом Харун ар-Рашидом. Во всех вариантах легенды халиф хочет поговорить с Бахлулом, а тот не проявляет к нему интереса6. Взаимоотношения этой пары чем-то напоминают общение Александра с Диогеном (Diogeni Laertii Vitae, VI, 38). Киническое родство Бахлула представляется еще более наглядным в другой истории о нем: “Бахлулу кто-то сказал: “Тебе не стыдно есть на улице?” Он ответил: “Ведь Бог не устыдился наслать на меня голод на улице – почему же я должен стыдиться там есть?”7. Это прямое заимствование из рассказа о Диогене Синопском, восходящего к Диогену Лаэрцию: “Однажды его упрекали за то, что он ел на площади; он ответил: “Ведь я на площади и проголодался” (Diogeni Laertii Vitae, VI, 58)8. Любопытно не только то, что пара “умный дурак – властитель” широко распространена в исламской традиции, но и то, что в роли властителя иногда выступает собственной персоной Александр Македонский, знаменитый антагонист киника Диогена9. При этом мудрец неизменно демонстрирует владыке его ничтожество, и опять-таки весьма “диогеновским” способом – например, просит не загораживать света10.
